Сводные

— Ты зачем в воду полезла, дурочка? — спросил Сережа, когда они возвращались домой.

С того момента, как он вытащил её из воды прошло не больше получаса, но этот вопрос впервые пришел к нему в голову. До этого думал лишь о том, как переодеть её в свои вещи, чтобы не замерзла, и отвести домой. А теперь, когда они шли через пролесок, вдруг задумался над тем, что произошло.

— Я не специально, — прошептала Юля, севшим голосом. — Равновесие потеряла и упала.

— Тебя ж в детскую команду Олимпийского резерва по плаванью звали, — вспомнил он. — Почему же начала тонуть? В конце концов, почему на помощь не позвала?

Юля промолчала. Но в этом молчании было столько слов, что Сережа понял каждое, что она не смогла произнести. Он резко остановился и, схватив её за плечи, развернул к себе.

— Ты что специально не стала плыть? — заорал он так громко, что распугал всех птиц, до этого мирно сидящих на ветках.

Юля, удивленная его реакцией, замерла. Она не могла отвести взгляда от его глаз, горящих сейчас такой синевой, что становилось страшно. Столько гнева виделось в них, столько злобы, что, не в силах смотреть в них, она потупила свои глаза к земле.

— Какая разница, — прошептала она, не находя в себе сил поднять взгляд к его лицу. Почему-то именно теперь стало стыдно. — Кому я нужна?

Гнев овладел каждой клеточкой Сережкиного тела, когда он вздернул девчонку так, что чуть руку ей из сустава не вырвал.

— Что ты несешь? — орал он, не заботясь, что кто-то мог его услышать. — Кому ты нужна? Кому нужна? Ты дура, что ли, Юля? Что значит, кому ты нужна? А ты обо мне подумала? Что я буду делать? У меня же кроме тебя никого не осталось?

Она дернулась от его слов, как от удара. Её взгляд резко метнулся к его лицу, словно она не верила в то, что слышала, но ухватилась за эту надежду. Он все еще сердился, но теперь явственно было различимо что-то ещё в этой холодной синеве. Нечто глубокое и темное, что смотрело на неё с самой середины, с самой его сути. Она не понимала, что это было, но это задело нечто живое внутри неё. Заставило включить голову и подумать о том, что натворила. Ей раньше почему-то и в голову не приходило, что Сережа может нуждаться в ней так же сильно, как она нуждалась в нем. Не думала она, что он видит в ней родного человека, а не груз, что принудительно навесили на шею.

— Серёженька, — прошептала она срывающимся от слез голосом.

Не знала, что сказать. Не знала, как сказать обо всем, что сжимало её сердце все то время, что они были в этой чертовой деревне.

Прикусила губу, чтобы как-то упорядочить свои мысли. Столько книг перечитала, такой большой словарный запас имела, а сказать ничего не могла. Не находила нужных слов, чтобы все ему объяснить так, чтобы понял. Не умела мысль донести.

— Серёженька, — попробовала снова, но напряжение и страх, что сидели в глубине её тела, словно по команде вырвались на свободу, выливаясь градом горьких слез.

Все её тело задрожало, ноги ватными стали. Если бы не сильные Сережкины руки, рухнула бы на землю, так сильно накатило все, что пережила. Полгода не плакала. Ни слезинки не пролила, хоть захлебывалась от них каждый день. А сейчас они словно все решили выйти, одной волной накатили.

Метеля растерялся вначале. Без слов всё понял по зеленым глазам, поскольку знал её так же хорошо, как самого себя. Увидел в какой момент она поняла, что значит для него, хоть он никогда не говорил ей тех милых мягких слов, что так часто позволял себе Соколик. Но он видел в этих по-кошачьему изумрудных глазах, что и так поняла, что была не чужим для него человеком. Что как сестрой ему стала, хоть по крови они никто друг другу. И ведь по-настоящему семья она ему, чтобы кто не сказал. И любит он её. Ведь не врал, когда говорил, что не знал бы как жил, если б утонула она. Вообще не мог об этом думать.

Да и сейчас как слезы в её глазах увидел, сам выдохнул от облегчения, ведь впервые со дня её рожденья, Юльку свою разглядел. Ту самую девчонку, которую так хорошо знал, а не эту серую тень, которая изо дня в день в комнате над ним жила. И сдержаться не смог от радости и облегчения. Прижал её к себе так крепко, как только мог, игнорируя собственные слезы, что жгли глаза.

Глава 4 (Сереже 14, Юле 11 лет)

— Сережка, ты точно ничего противозаконного не натворил? — в десятый раз переспросила баба Катя, косясь на Сережу, что быстро работал вилкой, ужиная макаронами с котлетой, не отводя глаз от окна. — Смотри, я ж все равно узнаю!

Парень прыснул со смеху, оборачиваясь через плечо к старушке, что замешивала тесто. Баба Катя их с Юлькой часто баловала пирожками, тем более, когда начинался сезон ягод. Вот и сегодня заставила Кроху всю смородину обобрать, чтобы выпечки приготовить. Юлька отнекиваться начала, вроде как на речку собиралась, но бабка сказала, что родных помянуть нужно. После этих слов Кроха молча обобрала все пять кусков, принесла бабе Кате ягоды и вышла во двор. С тех пор она уже третий час танцевала без музыки на полянке на заднем дворе. Танцевала так, что даже Сережа, который ничегошеньки в этом не понимал, чувствовал, что этот танец прямо-таки сочится болью, что девочка испытывала. Однако взгляд он не мог отвести не потому, что ему нравилось наблюдать за болью других. Просто каким бы жалобным тот не был, Юлька двигалась как ангел. Его синие глаза заворожено следили за тонкими девичьими ножками, что сильнее оголялись из-под растянутой серой футболки, в моменты, когда она делала махи ногами или резко поворачивалась. Он не мог не подумать о том, что еще зимой эта футболка принадлежала ему, как и почти весь её нынешний гардероб, поскольку за эти пять месяцев Сережа резко вытянулся и раздался в плечах. Взрослеет, как-никак. Он еще зимой начал замечать, как менялось его тело. И мысли. Раньше он никогда особо не интересовался Юлькиными танцами, а теперь вот так частенько залипал, что оторвать его только ядерный взрыв мог от созерцания движений девчонки. И ничего вроде в ней не изменилось. Те же пушистые русые непослушные кудри, что ореолом вились вокруг лица, бледная кожа, едва розовые губы, разного цвета и формы. Он заметил этот факт нынешней весной и теперь он не давал ему покоя. Ни у кого больше не видел, чтобы нижняя губа была совсем не похожа на верхнюю, а у Юльки так было: верхняя тонкая и бледная совсем, почти белая, а нижняя пухлая и розово-красная. Скорее всего Юлька и сама это замечала, иначе зачем так часто закусывала верхнюю между зубами, когда думала о чем-то. От этого незатейливого движения губы сравнивались по цвету, но всего на мгновенье. Да, за созерцанием этого Сережка тоже частенько залипал.

Она совсем не менялась из года в год. Все с книжками своими носилась, уроки зубрила и все дневник ему носила, чтобы хвалил за пятерки. Изменился он. Просто в какой-то момент он вдруг понял, что больше не может обнимать её так, как раньше. Каждый раз, когда она тянулась к нему, когда пыталась на колени забраться, чтобы поплакать у него на плече, его клинить начинало. Пальцы дрожали, когда к ней прикасался, словно боялся навредить девочке неосторожным движением. А его тело… Что ж, некоторые его части тоже вдруг неуместно оживали в её присутствии. Поначалу он считал, что с ним что-то не так. Может он болен? Спросить не у кого было, поэтому он молчал и пытался сам справиться со своей проблемой. Отдалился от Юльки, перестал проверять у неё уроки, чтобы не находиться вечером в её комнате и не наблюдать, как она нервно жует карандаш в ожидании его вердикта. Запретил ей бегать по дому в одной футболке, несмотря на жару и духоту. Нечего! Пусть шорты одевает как все нормальные люди. Ничего, что синтетика не дышит, перебьется. Хватит, взрослая уже. А вдруг к нему друзья придут, а она по дому в одной футболке бегает, что даже до коленей на два пальца не достает!

— Сережа, ты вообще слышишь меня? — зароптала баба Катя, не услышав от паренька заверений, которые он, для её успокоения, уже раз пять повторил. — На что ты там уставился?