Страница 42 из 130
Торжество намечалось необыкновенно пышным. На него пожаловали герцог Альбрехт Прусский с супругой, более двадцати воевод и каштелянов, влиятельные вельможи из Литвы, многочисленная шляхта.
На тронах, установленных недалеко от алтаря, сидела королевская чета, юный князь в белой далматике с разрезом на груди и на спине приблизился к алтарю. Бона точно сквозь туман видела торжественность собственной коронации и теперь не спускала глаз с темноволосого и темноглазого мальчика, который с большой серьезностью участвовал в исстари установленном ритуале. Однако же, к удивлению королевы, совсем иным был и сам обряд и слова, сказанные юным коронованным властелином и примасом. Слушала она очень внимательно, стараясь запомнить, что должен был пообещать молодой король и насколько обретаемая им нынче власть больше полученной ею двенадцать лет назад, когда она точно так же стояла, преклонив колени перед тем же алтарем.
Королевская присяга была иной, ибо примас задал Августу два вопроса: „Хочешь ли ты, сын мой, сохранить веру католическую и служить добру и справедливости?“, — на что мальчик громко и отчетливо ответил: „Хочу“. Это же слово Август повторил в ответ на вопрос: хочет ли он оберегать данное ему от бога королевство, управлять им по справедливости и становиться на его защиту? Потом примас обернулся к стоящей в соборе толпе и спросил громким голосом: „Хотите ли вы быть подданными королю, яко своему властелину, укреплять его королевство и быть послушными его велениям?“
Она ожидала услышать „да“, но весь храм огласили трое- кратно повторенные возгласы:
— Мы рады! Рады! Рады!
Только после этого громкого изъявления всеобщего согласия участвующие в богослужении епископы надели митры и сели на скамьи, а примас, все еще стоя перед юным королем, промолвил:
— Присягни!
После присяги и благословения со сводов грянула троекратная „аллилуйя“, и оба епископа подали примасу золотую чашу, покрытую шелковым платком. Служки несли над чашей балдахин.
Архиепископ Лаский совершил помазание головы, груди, спины и плеч Августа, провозгласив:
— Совершаю миропомазание тебя королем во имя отца и сына и святого духа. Мир тебе.
Так же, как и в те годы, хор радовался, что „помазали его Садок-священник и Нафан-пророк, в царя в Гионе“, вслед за этим примас набросил окаймленную золотом пурпурную мантию на плечи короля, возгласив при этом:
— Прими палаш, означающий четыре стороны света, покорные воле божьей, — и вложил ему в правую руку обнаженный меч.
Ей меча не давали, поэтому она как завороженная смотрела на сына. Между тем он повернулся к своим верноподданным и не без некоторого усилия, держа меч в руках, обратился с ним на все четыре стороны света, после чего оперся на него левой рукой. К нему подошел мечник, взял меч и, вложив его в ножны, подал примасу, тот благословил оружие, провозгласив:
— Благослови, боже, этот меч, чтобы служил он во имя защиты церкви и отчизны, вдов, сирот и всех служащих богу против напасти вражеской…
Сразу же после этого при помощи епископов примас опоясал Августа мечом, надел на его палец перстень — символ королевского сана, наконец, глядя на корону, вознесенную над головой мальчика епископами, произнес следующие слова:
— Прими корону королевства — славу и могущество твоего царствования.
Затем коронованному Августу вложили в правую руку скипетр с наставлением:
— Прими сей скипетр — знак могущества и справедливости, дабы возлюбил ты истину и возненавидел неправедность.
Как только в левую руку король принял золотую державу с крестом, от алтаря донеслись слова последнего благословения.
Бона с гордостью взирала, как епископы при пении хора провожают ее сына-помазанника к трону и садятся по обеим его сторонам. Она снова услышала волнующее „Те Deum“, и при медном гласе королевского колокола всю святыню сотрясали ликующие возгласы:
— Виват король! Виват!
Она должна была признать, что это пышное, великолепное торжество было совсем не похоже на то, что осталось у нее в памяти. Никто не подавал королеве меча, не накидывал мантии на плечи, от алтаря к трону ее провожали не епископы, а светские вельможи. И тогда, много лет тому назад, никто не кричал, как сейчас: „Мы рады! Рады! Рады!“, словно бы шляхта и магнаты заранее знали, что уже через десять лет правления на троне они вовсе не будут ей рады. Она должна узнать у маршала Вольского, почему не было ее миропомазания? Почему не потребовали от нее присяги на верность?
Между тем колокольный звон не утихал, толпа ликовала, Бона улыбалась, глядя, как радуется и улыбается Сигизмунд. На сей раз оба они согласно настояли на своем: дали королевству Обоих Народов законного наследника, коронованного властелина, и могли быть уверены, что после них, без каких-либо споров и борьбы, господином и королем на Вавеле будет не кто иной, как Сигизмунд Август, их первородный сын, Ягеллон.
Уже под конец коронационного пиршества, когда в общем гуле не слышно было слов соседа, гетман Тарновский, совершенно трезвый, говорил Шидловецкому:
— Да она насмехается над нами! Провела, как простаков. Италийский дракон снова торжествует.
— При дворе Габсбургов переполох, — признал канцлер. — И герцог Альбрехт не скрывает разочарования. Как это так? Август уже коронованный король?
— А главные виновники кто? Кмита и Мендзылеский! Примас Лаский тоже хорош. Сам осуждал, но ни словечка против не вымолвил и в конце концов в присутствии милостью божьей царствующего еще Сигизмунда Старого миропомазал и короновал десятилетнего отрока.
— Как вы сказали… как? Старого? Впервые слышу. Даже как-то странно. Сигизмунд Старый… А впрочем, верно, старый. Мой ровесник.
— Я не хотел обидеть… — смутился Тарновский.
— Не время для учтивых слов. Значит, Старый. Однако наш противник, примас Лаский, еще старше. По крайней мере лет на десять.
— Вы полагаете?..
— Полагаю, еще не все потеряно, хотя на сей раз виктория на стороне италийского дракона. Еще не начались заседания коронационного сейма. А на нем король и опекун королевича должны поручиться, что по достижении зрелых лет Август подтвердит все прежние шляхетские права.
— Поручителей должно быть не менее двух?
— Не обязательно. Но если б их было двое, вторым мог бы быть…. герцог Альбрехт Прусский.
Ленник, сенатор, ближайший родственник избранника, а может, и будущий регент?
— Он приехал на коронацию, — заметил гетман, — но не скрывает обиды. Будучи ленником, он имел право на ближайшее место возле короля. Меж тем для него неожиданность и выборы в Петрокове, и коронация отрока.
— Ежели будет поручителем, может сыграть при юном властелине такую же роль, как и его брат Георг при Людвике. Роль воспитателя. Наставника. Советника…
— Это взбесит Бону и обрадует скорее Гогенцоллернов, нежели шляхту.
— Полагаю также, — продолжал, подумав немного, Шидловецкий, — что коронационный сейм мог бы принять и новые соглашения. И именно теперь, сразу же. Послы так возмущены, что наверняка проголосуют за все, что им ни подсунут, лишь бы насолить королеве.
— Соглашения, говорите, а какие, к примеру?
— О запрете нарушения прав. На будущее. Царица-мать небесная! — сокрушался канцлер. — Выборы при живом государе! Но чтоб в первый и последний раз! Такое повториться не может.
Отныне элекционный сейм — только после смерти монарха.
— Вы мыслите, это успокоит сенаторов? И послов? — усомнился Тарновский.
— Стоит, однако, выразить неудовольствие самоуправством королевы. Ну, а если она родит еще одного сына? Вырастит, а потом также возведет на трон?
— Так же, как и Августа? — удивился гетман.
— А почему бы и нет? И тогда ее правлению не будет конца. Нет, нет! Выборы только после смерти государя, — завершил свои выводы уже совсем тихо канцлер, хотя никто его и не подслушивал.
— Такое соглашение было бы бальзамом на раны, — заметил Тарновский.
— Кровоточащие, милостивый гетман. И весьма…