Страница 43 из 130
Но, поскольку снова послышались виваты, он также поднял свой бокал.
Однако же и сама королева была чем-то раздосадована и сразу же после концерта и танцев, завершивших торжество коронации, велела просить в свою залу Сигизмунда Августа. Он вошел в сопровождении маршала Вольского и канцлера королевы Алифио, в пурпурной мантии, с короной на голове, похожий на маленького божка. А поскольку хорошо еще слышен был разносившийся по всему Кракову громкий колокольный звон, Бона сказала:
— Звонят колокола. Ты слышишь? С нынешнего утра все переменилось. Ты теперь король, помазанник. Заглядывать к сестрицам в покои, в девичью да играть с пажами тебе теперь не пристало. Ты понимаешь?
Он ответил серьезно, с большим достоинством:
— Да. У меня есть великокняжеский колпак, корона, меч и скипетр. И я буду, как отец, как король, восседать на троне?
Бона заколебалась, не сразу ответив на столь трудный вопрос.
— Ты должен брать пример с государя, следовать его осанке, манере кланяться, его королевским жестам…
— И держать совет с гетманом? Ходить в походы?
— Нет! Еще не время.
— Учиться управлять? У канцлера Шидловецкого? Томицкого?
Она почувствовала невольное раздражение.
— Нет! И еще раз нет! С чего это пришло тебе в голову? Неожиданно он выпрямился, высоко подняв голову.
— Я — король!
— Ты еще никто, понимаешь? — вспыхнула Бона. — Ты маленький мальчик. Понимаешь?
ВатЫпо! ВатЫпо!
Он скривился, нахмурив лоб.
— Все должно было измениться. А между тем…
Бона не смогла удержаться от охватившего ее гнева.
— Не гримасничай! Терпеть этого не могу! Будущему королю надлежит еще долгая эдукация. Ею займется маршал Вольский и мой соотечественник Секулюс. Да еще… Турниры, псарня и охота… — добавила она мягче.
— А лошади? — спросил Август оживившись, глаза у него заблестели.
— Лошади, да! Только смотри! Иногда они могут сбросить седока, могут и понести… А ты — единственный наследник трона.
— Уже не наследник. Король, — поправил он.
— Ваз1а! Король? Король по нашей милости! По моей воле! — разъярилась она. — Изволь об этом помнить. А сейчас… Ваше королевское величество можете уйти. Аудиенция окончена.
Август поклонился и вышел с обоими сановниками, однако за дверью не выдержал и сказал Алифио:
— Не понимаю. Ведь это я должен теперь давать аудиенции? Да или нет?
Алифио почтительно наклонил голову, но ответил уклончиво:
— Собственно, да. Хотя, скорее… нет. Сигизмунд Август пожал плечами и вздохнул:
— Санта Мадонна!
Он не ведал, что всего лишь повторяет запомнившиеся ему с детства слова матери и что она в это время в своей опочивальне, сорвав драгоценное ожерелье и бросив его Марине, повторяет их в исступлении, с негодованием и злостью:
— Санта Мадонна! Еще и это! Щенок показывает зубы! К чему ему уроки Тарновского, Томицкого? Чтобы научиться повелевать? К чему военные стычки? Чтобы вырасти коронованным героем? О чем он мечтает? Уж не думает ли он столкнуть с трона… меня? О боже! Что за амбиции!
А может, его подучили враги наши? Ты ничего не слышала?!
— При дворе в ходу немало сплетен и пересудов. Сенаторы крайне возмущены, негодуют…
— Только лишь они? Я также.
— Светлейшая госпожа, вы, несмотря на все, поставили на своем. Королевич стал королем… — старалась успокоить свою повелительницу Марина.
— О да, — согласилась королева. — Мне не нужно больше, дрожать от страха, как тогда, в Вильне, когда государь занемог. Однако я вовсе не затем разделалась со страхом, чтобы бояться снова. Август! Десятилетний отрок! Нужно сразу пресечь все его притязания и капризы! Он должен понять, что в Польше ничего не изменилось. Здесь два короля, но всего одна королева.
— Королева-мать, — подтвердила Марина.
— Как? Повтори! Боишься? Значит, и ты против меня? Не желаю. Не позволю! Никаких перемен!
Никаких добавлений к титулу. Королева-мать? Нет! Двенадцать лет обо мне говорили просто „королева“. И будут говорить так еще долго, очень долго — поспешно повторяла испуганная Марина.
На следующий день Боне предстояло объяснение с герцогом Альбрехтом Прусским. Она знала, что король Сигизмунд простил все прежние провинности бывшего великого магистра Ордена крестоносцев и видит в нем теперь лишь верного вассала, сына родной сестры. Она, однако, не доверяла ему, не без оснований усматривая в нем небезопасного соседа, брат которого, Вильгельм, еще совсем недавно добивался руки Анны Мазовецкой. Поэтому, когда герцог во время ужина в трапезной короля спросил, какие еще предстоят торжества, она ответила, обращаясь к королю:
— Вы все время будете с нами, не правда ли, ваше величество?
— Да, — сказал король. — И завтра, когда на Рынке Краков воздаст почести Августу, и через несколько дней, когда начнется коронационный сейм.
Вглядываясь внимательно в своего августейшего родственника, Альбрехт спросил:
— Значит ли это, что завтра, во время торжеств, по правую руку от нового короля сядете вы, государь, а я займу место подле него слева?
— Нет, подле меня, — поправил племянника Сигизмунд, — согласно послевоенному краковскому соглашению. Рядом с сыном сядет королева, его мать.
— Однако же, — не уступал герцог, — как двоюродный брат короля, я полагал, что на коронационном сейме буду вторым поручителем.
— Ох! Вы воевали столько лет, забыв о родственных узах, не думая о перемирии… — словно бы с сожалением заметила Бона.
— Я уже не великий магистр Ордена, — тут же запротестовал Альбрехт.
— Да, — согласилась она. — Но как иноверец вы не можете быть поручителем в католическом королевстве. Впрочем… Ближайшими родственниками и опекунами малолетнего короля всегда бывают родители.
— Стало быть, — спросил он, поразмыслив, — и вы, ваше величество, также можете поручиться за Сигизмунда Августа?
— Кто знает? Может быть, — ответила она надменно. Альбрехт посмотрел на короля, но тот коротко промолвил:
— Поручусь я. Я один.
Сейм, однако, не прошел так гладко, как присяга на верность, которую воздали молодому королю вельможи, часть шляхты, городские власти и весь Краков на Рыночной площади подвавельского града. Сидя на троне между родителями, десятилетний король совершал обряд посвящения в рыцари и, хотя делал это с большим достоинством и серьезностью, не избежал злостных колкостей и даже выпадов со стороны многих старых воинов. „Что же это такое? — разглагольствовали они. — Выходит, посвящение в рыцари оценивается столь низко, что доблестные и прославленные в сражениях шляхтичи рады принять его из рук ребенка? А если бы короновали младенца, то на возвышении вместо трона стояла бы детская колыбель?“ Некоторые нашептывали друг другу на ухо шутку Станьчика, что скоро посвящать в рыцари будет младенец в пасти дракона, но только ударом не меча, а погремушки…
Шляхта была задета тем, что ее столь ловко провели, так легко вынудив дать согласие. И хотя союзники королевы делали все что могли, чтобы помешать принятию коронационным сеймом в Петрокове решения против, оно было принято. Выборы монарха впредь будут происходить только после смерти предыдущего короля. На этот раз сенат и послы были едины в своем решении.
Успех был половинчатым для обеих сторон: сейм и сенат остались недовольны тем, что приняли закон на далекое будущее, для своих детей или внуков, а пока подчинились воле королевы; королевская чета чувствовала, что принятое решение — это своего рода упрек за свершившееся.
Бона несколько дней не покидала своих покоев, наставляя Августа и внушая ему, что негоже выказывать свое превосходство над приближенными дворянами, что его обязанность — постигать науки, а не рассуждать о правлении и отказывать в послушании своим учителям или же Паппакоде.
Но, хотя она была занята воспитанием сына, учила его не обижать товарищей недавних своих игр и забав и объясняла, в сколь деликатной ситуации он оказался после коронационного сейма, ничто не могло укрыться от ее глаз, все, что происходило в замке, в городе, во всей Речи Посполитой, становилось ей известно.