Страница 44 из 90
Передав однажды в «Известия» очередной репортаж об очередном скандале в парламенте, я услышал в трубке голос телефонистки Зоиньки. «Ленечка, с тобой хочет поговорить главный». Лев Николаевич Толкунов редко разговаривал по международному телефону с собкорами газеты. Гадаю, что будет: очередной втык или благодарность за нашумевший очерк о герое Италии Федоре Полетаеве. Голос Льва Николаевича, самого любимого мною шефа из всех главных редакторов «Известий», как всегда, спокоен и ровен.
— Леонид Сергеевич, ваш очерк о Полетаеве хорош. Поздравляю. Кстати, вам знакома наша знаменитая русская писательница Мариэтта Шагинян?
— Разумеется. Я читал ее захватывающий детектив «Месс-Менд» (больше я ничего не знал о ней).
— «Месс-Менд» — это не детектив, а приключенческая повесть, — мягко поправил меня Лев Николаевич. — Она — член-корреспондент Академии наук Армянской ССР и вообще очень подвижный человек, несмотря на то, что родилась в 1888 году. Так вот, она приезжает к вам в Италию. Оказать ей максимальное внимание, повозить по стране — она скажет, какие города хочет посетить, денег особенно не экономить, а мы пока освободим вас от обычной журналистской работы. Да, чуть не забыл. Мариэтта Сергеевна очень хочет посетить автомобильные заводы «Фиат». У вас есть возможность организовать приглашение писательнице на концерн?
— Конечно, Лев Николаевич. Я лично знаком с генеральным директором Витторио Валеттой.
— Значит, встречайте Мариэтту Сергеевну послезавтра на вокзале.
Резидент, когда я ему доложил о телефонном разговоре с главным редактором, тоже был озадачен.
— Черт его знает, — сказал он меланхолично, — мне известно лишь то, что она знаменитая писательница и ее очень любят в ЦК КПСС. Так что выполняй.
Знаменитая бабка, которую я встречал на римском вокзале Термини, мне сразу не понравилась. Во-первых, внешне: волосы на подбородке, усы под носом, злое лицо и резкий, как у вороны, каркающий голос. Во-вторых, она тут же, невнятно поздоровавшись, начала мною командовать:
— Носильщика не берите, у меня нет на него денег. Донесите чемоданы сами, ведь вы же здоровый малый. Мы поедем в тот отель, который я выбрала сама (она назвала какое-то заведение, доселе мне неизвестное). Завтра отправимся в Венецию — у меня там живет мой дальний родственник Гриша Шилтьян. Он художник. Затем в Турин, на «Фиат», а затем далее. Я, надеюсь, вы уже договорились о визите?
— Мариэтта Сергеевна, рад вас приветствовать в вечном городе. Насчет носильщика не беспокойтесь — все будет оплачено не за ваш счет. Кроме того, я мог бы предложить вам очень хорошую гостиницу неподалеку от моего корпункта. Расходы по проживанию в ней я тоже беру на себя. И наконец, последнее.
Я уже договорился на послезавтра о визите на фиатовские заводы, а завтра мы посмотрим Рим. Потом я отвезу вас в Венецию с большим удовольствием, ибо тоже знаком с блестящим художником Григорием Ивановичем Шилтьяном и даже опубликовал о нем очерк в «Известиях».
Бабка удивленно пошевелила усами и внимательно поглядела на меня.
— Хорошо. Пусть будет по-вашему. Но в гостиницу мы поедем именно в ту, которую я вам назвала. Она очень недорогая, а государственные деньги надо тоже экономить.
С большим трудом, при помощи многочисленных полицейских, около которых я останавливался, чтобы спросить, как мне проехать по запутанным римским улочкам, мы, наконец, добрались до так называемого отеля, у которого даже не было названия. При ближайшем ознакомлении им оказалось дешевое заведение типа борделя для солдат и любителей недорогих путан. Комната, которую предложили знаменитой русской писательнице, была без туалета, не говоря уже о ванне. Все «удобства», так сказать, находились в конце коридора, где топтался какой-то тип. Но Мариэтта Сергеевна оказалась непреклонной.
— Я переночую здесь, — твердо изрекла она. — Это даже интересно.
А через два дня мы отправились в Турин на моей новой быстроходной автомашине французской фирмы «Ситроен». У товарища Шагинян, кстати члена КПСС с 1942 года, моя шикарная машина вызвала некоторое раздражение.
— Надо быть скромнее, — пробурчала она, плюхаясь на заднее сиденье, — нельзя так расточительно тратить народные деньги. Ваше «ландо» могло бы быть поскромнее.
— Мариэтта Сергеевна, — ответствовал я, — «ситроен» — не предмет роскоши, а средство передвижения. Автомобиль очень быстроходен и надежен в эксплуатации. А это весьма немаловажно в моей, — я сделал ударение на слове «моей», — журналистской работе.
Но писательница, видимо, ничего не знала о моей «журналистской» работе.
— Кстати, нам совершенно незачем мчаться сломя голову, — продолжала бурчать она, — я хоть и русская, но совершенно не люблю быстрой езды, несмотря на то, что наш великий Гоголь утверждал обратное.
И все-таки мы помчались. Великолепные амортизаторы «ситроена» съедали скорость, и она была абсолютно неощутима. К тому же я привык скрываться от итальянской «наружки», и стрелка спидометра всегда болталась где-то недалеко от отметки 100 километров в час. Я включил приемник. Из динамиков зазвучал сладкий голос, воспевавший прекрасный Неаполь. Шагинян опять заерзала на сиденье.
— Выключите эту гадость, пожалуйста!
— Это не гадость, Мариэтта Сергеевна, а прекрасный итальянский певец Марио Дель Монако.
— Я, к вашему сведению, училась в Германии и люблю только баварские песни. А эти ваши итальянские леденцы вызывают у меня изжогу.
— Вы учились в Германии?
— Да. И окончила там медицинский факультет. А потом — революция, и мне пришлось стать писательницей.
— Пришлось?
— Конечно. Я не могла пройти мимо великих революционных событий. Кстати, вы, наверное, не знаете, что в жилах Ленина текла еврейская кровь?
— Как?
— А вот так. Когда я писала тетралогию «Семья Ульяновых», в моих руках находилось много архивных материалов, из коих я узнала, что по линии матери в роду Владимира Ильича были евреи. Конечно, тогда об этом было грешно говорить, ибо меня наверняка бы ожидал расстрел за антисоветскую деятельность.
— А сейчас?
— Сейчас другое время. Вы знаете, когда этот идиот Хрущев собрал представителей интеллигенции, среди которых была и я, и стал нас упрекать в том, что мы зря едим государственный хлеб с маслом, ваша покорная слуга встала из-за стола и, сказав: «Тогда жрите вы хлеб с маслом сами», — уехала домой.
— И что было потом?
— Ничего. Вскоре сняли Хрущева, а я вот у вас, в Италии.
И в этот момент перед носом моего мчавшегося по автостраде «ситроена» оказалась выскочившая невесть откуда бродячая собака. Мимолетный взгляд в зеркальце назад, где я увидел висящий у меня на хвосте «мерседес», подсказывал мне единственно правильный выход — не тормозить. Сбитая автомобилем собака осталась лежать на шоссе, «мерседес» спокойно обогнал меня по всем правилам слева и полетел дальше, а бабка начала вопить.
— Вы — убийца, — орала она, — вам на живодерне работать, а не журналистом!
Выждав, пока закончится трагический монолог, я спокойно сказал:
— Дорогая Мариэтта Сергеевна, если бы я затормозил, «мерседес» врезался бы в нас со страшной силой, и мы с вами, возможно, уже приветствовали бы святого Петра.
Молчание в машине длилось не долго. Писательница его просто не выносила.
— Вы верите в бессмертие души, Леонид?
— Я — коммунист, Мариэтта Сергеевна.
— Это ничего не значит. Возможно, в убитой вами собаке жила переселившаяся в нее душа какого-нибудь итальянского мореплавателя, который погиб во время кораблекрушения.
— Почему именно мореплавателя?
— Потому что Италия — морская страна. Так вот, мореплаватель, возможно, был нехорошим человеком, и ему не дали прежнюю земную оболочку.
— Вот видите, сделали мореплавателя собакой.
— Убивать нельзя никого. Вот мне уже за семьдесят, но я не боюсь смерти, так как моя душа станет душой другой Мариэтты, ибо я всю жизнь творила только добро.
— Дай-то Бог!
В Турин мы приехали уже к вечеру, довольно подуставшие от слишком однообразной дороги и пережитых волнений. Итальянскую автомобильную столицу я знал хорошо, мы сразу же нашли очень приличный отель, против которого Мариэтта Сергеевна возражать не стала, ибо она уже знала, что за все заплатит редакция моей газеты.