Мираж

— Кстати, Вирджил, — перебил его англичанин, — с передачами на кризисные районы тоже не мешало бы подумать. От этого зависит репутация и престиж вашего радио.

— Думать о чем?

— В феврале восьмидесятого мой коллега Роберт Фикс из «Таймс» был в Кабуле. Он слушал в гостинице «Голос Америки», когда диктор сообщил, что в тот самый момент в центре города ведутся ожесточенные бои. Боб с балкона прекрасно видел это место. Не было ни дыма, ни огня, ни автоматной трескотни, ни взрывов. В форте Бела Хиссар было абсолютно спокойно. Единственный афганский солдат сидел и пил чай. Боб Фикс тогда позвонил в Лондон и сказал, что «Голос Америки» передает чепуху, если не сказать большего.

— А в июне того же года, — подал голос молчавший до сих пор западный немец, — ваше радио, а за ним и Би-би-си передали, будто один из афганских лидеров убит в перестрелке на заседании Революционного совета. Наш парень из гамбургского «Конкрет» через три дня брал у него интервью. У живого и невредимого.

— Это случается не только с нами, — парировал Чип. Вспомните недавнюю историю с «Нью-Йорк таймс мэгэзин». Она опубликовала заведомую фальшивку своего стрингера, который будто бы участвовал в одном из боевых рейдов «красных кхмеров». Оказалось, что он все это выдумал, не выезжая из Испании.

«Лучше бы он об этом молчал», — подумал Маккормик, но ничего сказать не успел, ибо вмешался корреспондент.

— А мне казалось, что это тоже ваша работа на кризисные районы. По крайней мере, стрингер, которому наши ребята устроили допрос с пристрастием, упорно молчит о том, кто его надоумил состряпать этот материал.

— Не будем считаться, — сказал Чип, — но, если говорить честно, доверие к прессе падает повсеместно. Уж, конечно, вовсе не мы заставляли Джанет Кук из «Вашингтон пост» придумывать ее «эмоциональный репортаж» о восьмилетнем наркомане, за что она получила премию Пулитцера. Наркомана не было — премия была.

— Что и говорить, — поддержал Вирджила рыжеватый. — Если в фильме «Вся королевская рать» нас показывали героями, то недавно я посмотрел другую ленту — «Без злого умысла». Нас уже выставляют людьми беспощадными и безответственными.

— Наверное, в этом тоже был «злой умысел русских», проникших в Голливуд, — с нескрываемой насмешкой буркнул француз. — Но об этом в ваших предупреждениях о советской пропаганде ничего не говорится.

Чип чувствовал себя не в своей тарелке. Он видел, что люди, вроде бы с интересом воспринявшие его появление, почему-то встретили его призывы в штыки. Многие уже вовсе не участвовали в беседе, сгрудились возле бара. Чип вышел на кухню попросить у хозяйки еще чашечку кофе.

В коридоре его поймал парень в очках.

— Не обижайтесь, мистер Чип, — тихо сказал он ему. — Критическое восприятие любого проекта — это прерогатива свободной прессы. Парни не очень любят, когда на них так явно давит одно из правительственных ведомств. Они сопротивляются, хотя будут делать все так, как от них требуется. Уж мы-то с вами это знаем.

— Насколько я понял, Вирджил, вашему проекту более всего необходима не столько официальная информация, доступная всем, сколько приватные сведения, в том числе слухи, инсинуации в местном обществе, просто сплетни и анекдоты, — спросил Чипа один из американцев, когда тот вернулся в комнату. — Уж тут-то вопросов, пожалуй, нет. На брифингах в посольстве нам ясно дают понять, что достаточно только ссылки на «иностранных наблюдателей в СССР», а еще лучше на какого-нибудь продавца сосисок, и можно выдавать любую абракадабру. Так сказать, полная свобода действий с подстройкой под анонимный источник…

— Это те симптомы, по которым можно судить о назревающих тенденциях и прогнозировать их развитие, — ответил за него Дик, — кто сам тянется к вам как к представителям свободной прессы.

— Конечно! — подхватил Чип. — Скажем, внезапный звонок, просьба о встрече…

Все мгновенно оживились.

— Звонят, просят… К нам в «Нью-Йорк таймс» бывает, что звонят, особенно те, кто в конфликте с властями или желает эмигрировать. И попробуй им отказать, объяснив, что это не входит в миссию корреспондента. Начнется такое! Любо-дорого послушать русскую матерщину, но не в таких же объемах?..

— Я уже знаю всех зверушек в часах на театре кукол. И они меня — тоже. Звонящие к нам предпочитают почему-то встречаться только там. Словно мы тоже марионетки из этого театра, — перебил немец.

— А главное, — продолжал американец, — мы здорово рискуем. Не раз случалось, что вызывал на встречу какой-нибудь сумасшедший, одержимый идефиксом. Однажды меня буквально терроризировала одна мисс, научная сотрудница. Она изобрела способ забеременеть по телефону. А поскольку ее научное открытие в Союзе не патентуют, конечно же из-за интриг, она хотела во что бы то ни стало передать через меня свою идею на Запад. За существенное, естественно, вознаграждение. Я хотел было закончить разговор, чтобы она не забеременела от меня…

Смех остановил рассказчика. Когда снова стихло, кто-то спросил:

— И как вы выкрутились, мистер гинеколог?

— Единственно, что я мог сделать, так это адресовать ее к моим коллегам в Ассошиэйтед Пресс. Она поверила, что идея их обязательно заинтересует, ибо они исключительно на этом специализируются…

В новой волне хохота он закончил:

— Сейчас я с удовольствием наблюдаю, как она терроризирует моих конкурентов.

Чип понял, что серьезного разговора не получится. Каждый, как сказал Дик, выпендривался перед коллегами.

Два-три часа они еще оставались здесь, хотя Чип понимал, что попусту теряет время.

Когда они с Маккормиком спускались в лифте, Чип спросил Дика, где он видел того малого в очках. Лицо было знакомо.

— Наверное, на «ферме»…

— В Кэмп-Пири? — переспросил Чип. — Надо же!

Он вспомнил фразу, которую ему шепнул в коридоре этот малый. О прерогативе свободной прессы, ее сопротивлении давлению правительственных ведомств и готовности тем не менее сделать все так, как от нее требуют.

Этот малый, подумал Чип, слово в слово повторил его ключевую мысль из лекции, которую он три года тому назад читал оперативным сотрудникам ЦРУ в школе переподготовки близ Уильямсбурга, в штате Вирджиния, известной под кодовым названием «ферма».

«Быстро же он освоился, этот теленок, — подумал Вирджил. — Уже бодается, как настоящий породистый бычок, вскормленный на газетно-журнальной ниве. И выросший у хорошего «фермера»…»

МАККОРМИК с удивлением перечитал краткий и пока непонятный ему текст телеграммы из штаб-квартиры. Она пришла почему-то за подписью Роберта Гамбино, начальника Управления безопасности ЦРУ.

«Майклу. Только лично.

Обеспечьте непременный вылет из Москвы Вирджила Чипа с той же миссией по линии прикрытия непосредственно в Дели. Об исполнении доложите лично мне. О дате его вылета ориентируем нашу точку в Дели».

Дик покрутил телеграмму в руках, словно от этого на обратной стороне мог появиться какой-то скрытый текст с пояснениями, недоуменно фыркнул и вложил телеграмму в папку неотложных дел.

Первое, о чем подумалось, так это о планах Чипа, который хотел по окончании срочной командировки в Москве взять хотя бы недельный отпуск и побывать в Сан-Франциско у журналиста, на которого работала Джудит. А теперь вместо этого ему предстоит забираться в Индию. Приказ будет ему не по душе.

«Значит, недовольство затронет его, — думал Дик, а ему не хотелось, чтобы старая дружба омрачалась пусть даже такими мелочами. — Но объявлять о принятом решении все-таки придется», — поморщился Маккормик.

Но почему Чипом интересуется Гамбино? Дику внезапно стало не по себе. Управление безопасности не было в особой чести у зарубежных сотрудников разведки, но его откровенно побаивались. Стоит тому вдруг заподозрить кого-то, и можно ставить крест на карьере. Хребет, правда, не переломают, но нервы потреплют. Сам не будешь ведать, откуда вдруг навалилось столько несчастий и неприятностей. Доказывать, что ты не верблюд. Бедняга Вирджил, и помочь-то ему нечем.