Страница 48 из 53
Мгновенно промокает насквозь платье, начинают хлюпать туфли, ветер бросает мокрые волосы мне в лицо.
Ничего не видно уже на расстоянии вытянутой руки — дождь хлещет так, словно кто-то на небесах выкрутил все краны на полную мощность. Теплый ливень с привкусом слез и моря заливает мое лицо, и я вообще не вижу, куда бегу. Только знаю — к кому.
В этом царстве воды и тумана невозможно никого найти. Я то и дело спотыкаюсь о бордюры, утыкаюсь в какие-то стены, отталкиваюсь от деревьев и обдираю ноги о хватающие меня за полы платья колючие кусты.
Здесь только я и ливень, в котором я рискую захлебнуться.
Я мечусь, давно потеряв направление, глотаю дождь вперемешку со слезами и шепчу, кричу в небо, отчаянно умоляю: «Пожалуйста!»
Эхом его слов.
Пожалуйста!
Снова начинает вибрировать телефон, я раздраженно отбрасываю сумку в исходящую туманом белесую мглу, которой заполнен весь мир, бегу и…
Врезаюсь в кого-то со всего маху.
От потекшей туши щиплет глаза, и я моргаю, пытаясь рассмотреть сквозь стекающую по лицу воду — в кого.
Ладони, которые уверенно ложатся на мою талию, не дают шанса ошибиться.
Провожу ладонью по лицу, поднимаю голову — и ловлю его безумный взгляд.
Потерянный, неверящий — вспыхнувший мощью тысячи солнц, когда он понимает, что это я.
Вздрагиваю, и он инстинктивным движением привлекает меня к себе.
Словно боясь, что я сбегу.
Над нами раскалывается небо.
Ослепительная вспышка молнии, разделяющей небо на две половины, оглушающий грохот, в котором не слышно, что за слова слетают с его шевелящихся губ, я делаю шаг назад, попадаю каблуком в трещину, он подламывается — и руки Германа единственное, что не дает мне упасть.
А потом он целует меня.
В абсолютной всепоглощающей тишине.
Я закрываю глаза, и моих век касается солнечный свет.
Я дома.
Наконец-то дома.
Здесь пахнет розмарином и холодными мшистыми камнями.
— Я тебя нашел, — глубокий низкий голос окутывает меня теплом.
Я тебя нашла.
После. Ты знал?
После. Ты знал?
Герман выходит из машины и поднимается по ступенькам к витражной двери новенькой высотки элитного жилого комплекса. Здесь невероятно красиво — много зелени, укрытой стеклянными колпаками, которые выглядят так, словно перенеслись из фантастических книг о колонизации Марса. Они защищают спрятанные под ними лимонные, мандариновые и апельсиновые деревья от ноябрьского мрачного холода. Вдоль дорожек — чугунные скамеечки и беседки в стиле ар-деко. Все окна общей лестницы украшены витражами, а сам дом — кораллового оттенка, словно сложен из розового туфа. Первые этажи занимают уютные кафе и магазинчики, в центре двора фонтан.
Это действительно классный дом, и я даже немножко завидую Полине, что теперь она здесь живет. По словам Германа, из окна ее квартиры видно парк и реку, а еще она двусторонняя — и с утра в спальне можно встречать рассветы, а вечером в гостиной — провожать закаты.
Наверное, бывает возраст, когда уютное жилье с красивым видом начинаешь ценить даже чуточку больше хорошего мужа. Я уже совсем рядом с этим возрастом — еще неизвестно, что бы я выбрала, предложи мне Герман вместо себя такую вот квартиру!
Это я шучу.
Потому что мне очень нервно.
Мне всегда очень нервно, когда он поднимается к Полине.
Не то чтобы я думаю, что он может передумать и остаться с ней…
Смешно.
Но все равно — он как будто возвращается в свое прошлое, и мне иррационально страшно, что это прошлое выплеснется за пределы уже утекшей воды в Лете и захватит наше настоящее. И снова придется проходить все заново: его развод, мой развод, суды за опеку над детьми и дележку имущества.
И внезапное безумие Игоря, который прямо во время заседания нарушил наши договоренности и потребовал моих детей себе.
И только себе.
Потом были мучительные переговоры — сначала самостоятельные, а потом, когда я устала от перепадов его настроения и оскорблений перемежающихся мольбами вернуться — с медиатором. Слишком молодой на мой взгляд парень с равнодушной улыбкой, представившйся конфликтологом, мне жутко не нравился. И еще меньше мне нравился его совет поговорить с почти бывшим мужем наедине.
«Иначе это затянется на годы».
Я согласилась.
— Зачем? — спрашивал меня во время той встречи Игорь. — Зачем ты затеяла развод? Разве я мешал тебе встречаться с твоим Германом? Я ведь… сказал тебе. Делай, что хочешь, только останься со мной. Лана…
— Ты знал? — у меня холодели пальцы. — Как долго ты знал?
Он не отвечал. Он смотрел в сторону, уже не пытаясь сдержать слез, разъедающих солью воспаленные глаза. Взял мою руку, положил себе на щеку и так сидел долго, очень долго. И плакал.
Мы все-таки договорились, что мальчишки остаются с ним. Дома.
И с Зоей.
— Все равно они были чаще всего с ней. А ты…
А я могла приезжать к ним, когда хочу, брать их к себе, когда хочу. Хоть каждый вечер приезжать и укладывать их спать. Если хочу.
Это было больно и страшно — особенно, когда я представляла, что скажут друзья и знакомые. Мать, которая не забрала себе детей — кукушка, наркоманка, тварь.
Но все оказалось даже хуже. Это люди говорили, когда я не приезжала к детям. А когда приезжала — они с удовольствием сплетничали о том, что я все еще сплю с бывшим мужем. Иначе почему выхожу от него поздно ночью? И даже Герману не забывали докладывать, чтобы знал, что изменница однажды — изменница навсегда.
— Господи, какие идиоты, — качал он головой, стирая очередную анонимку из телефона. — Неравнодушные идиоты!
Я много плакала в те дни.
Возвращаясь от детей и молчаливого Игоря, который больше ничего не просил с момента, когда мы получили свои свидетельства о разводе. И даже завел короткий роман с Зоей, после которого ему пришлось искать новую няню.
А я ехала в такси каждый такой вечер и не могла не чувствовать холодного ядовитого сомнения, разъедающего сердце.
Заходила в квартиру, которую Герман снял для нас в центре, на одинаковом расстоянии до двух домов, в которых остались кусочки нашей души — два у меня и один у него — и он по моему лицу все понимал.
Он всегда встречал меня в те дни дома. Чайник уже был горячий, на диване ждал плед, а в вазе — цветы. И я только недавно начала понимать, насколько многим ему приходилось жертвовать, чтобы быть дома в этот момент. Насколько много важных дел отменять и передвигать, чтобы встретить меня, налить чая с лавандой в огромную чашку и, укутав в плед, усадить себе на колени. Прислониться щекой к щеке, гладить длинными пальцами мою татуировку на запястье.
— Может быть, пора перебить твой Nevermore? — спрашивал он.
— На что?
— На Always.
— Не хочу, — упрямилась я. — Не хочу терять ни одного шага из нашего долгого пути друг к другу.
Эта близость спасала меня тогда.