Страница 49 из 53
Я знала, что нашла человека, который по-настоящему понимает меня.
А потом пришла моя очередь.
Маруся, спокойно пережившая и суд, где ее спрашивали, кого она больше любит — маму или папу, и переезд, и новую школу, и новость о том, что я теперь ее новая мачеха, однажды взбрыкнула и решила по полной программе использова обещание Германа приезжать к ней по первому требованию.
Она требовала в шесть утра и в три часа ночи. Она требовала посреди учебного и рабочего дня, она требовала приехать и помочь ей с домашкой или приехать и найти книгу, которая затерялась во время переезда. Она даже требовала приехать, чтобы поделиться с папой половинкой пирожного — ведь она всегда так делала, почему не сейчас? Ведь он сказал, что ничего не изменится, и он готов быть рядом с ней всегда! Она хочет сейчас!
Герман держался.
Он никогда, ни разу не высказал недовольства — даже Полина уже начала одергивать дочь, а он говорил, что давал обещание не для того, чтобы от него отказываться.
И выполнял его.
— Полина сказала, что мужем я был хуже, чем стал приходящим отцом.
— А ты что?
— Напомнил, что медиатор говорил то же самое. Так часто бывает.
Сначала он держался и рядом со мной, но когда я стала его заставать ночами сидящим за кухонной стойкой в компании бутылки виски — даже не сняв мятой рубашки! — мне пришлось вмешаться.
И заставить его говорить.
Ледяного Германа, прячущего злость и обиду, на которые он не имел права, как ему казалось, за щитами своей сдержанности.
Я пробовала и так, и этак.
Чай с лавандой, секс на стойке, безобразный скандал — не помогли.
Зато помогло забрать ключи от машины, взять его за руку, усадить в черный «лексус» и разогнаться до немыслимой скорости. Я ночами даже по привычным маршрутам боялась водить, а тут надо было найти трассу с минимумом светофоров.
Мне было страшно до одури. Казалось, я проплавлю напряженными пальцами руль насквозь, так я за него цеплялась, вдавливая педаль газа.
Но Герман сдался.
Заорал: «Останови, дура!»
Долго и яростно целовал, слизывая кровь из прокушенной от напряжения губы.
А потом сел за руль и сам разогнался, собирая все возможные штрафы за превышение.
С тех пор позволял мне встречать его после этих внезапных поездок к дочери и просто целовать. Целовать виски, на которых уже слегка пробивалась седина, острые скулы, твердую линию челюсти, упрямые губы и веки, скрывающие черноту глаз.
Он распахивал глаза — и меня поглощала эта чернота, поглощала без остатка.
Как всегда.
Иногда я ездила с ним.
Оставаясь в машине — Маруся обычно недолго держала Германа у себя.
Ей было важно проверить, что он по-прежнему приезжает, как обещал.
Вот как сегодня.
Только сегодня кое-что изменилось.
Витражная дверь подъезда открывается и оттуда выходит Полина.
Кутаясь в палантин, она направляется прямо к машине.
После. Все пройдет
После. Все пройдет
Мне хочется запереть дверь машины и сделать вид, что меня тут нет — только кукла в полный рост с лицом Ланы, которую Герман возит с собой на случай, если соскучится.
А еще лучше — перебраться на водительское место и рвануть прочь, снося ворота этого прекрасного элитного жилого комплекса.
Но я, к сожалению, взрослый человек, поэтому пересиливаю холодящий спину ужас и выхожу из машины навстречу подруге.
Бывшей, видимо.
Бывшей же, да?
Полина останаливается в нескольких шагах, пристально меня разглядывая.
Словно заново знакомясь. Не как с Ланой — давней подругой, с которой было выпито много литров всякого горючего и с пузыриками, оплакано немало мужиков, мелодрам, смертей книжных героев и порванных колготок и оборжано того же самого — еще больше.
А как с любовницей своего мужа.
Бывшего.
С прошлого понедельника — окончательно бывшего.
С новым заявлением в загс мы пока не торопимся, переживая мгновения звенящей тишины после сошедшей на нас всех лавины.
Да и зачем?
Никого еще этот штамп не спас, нам ли не знать.
Мы друг у друга есть и без него.
Полина выглядит неплохо. Я бы рискнула сказать, что все произошедшее даже пошло ей на пользу. Она резко перестала одеваться как Жаклин Кеннеди и перешла на стиль богатых эко-активисток. Светлая просторная одежда, обувь без каблуков, натуральные материалы.
Женщина без возраста — и, кажется, следующие двадцать лет намеревается такой оставаться.
На одно мгновение я чувствую знакомый укол зависти — кажется, я вечно отстаю от моды, и даже Германа завела на десять лет позже положенного, когда по-настоящему стильная Полина сменила область интересов.
Эта слегка абсурдная мысль и помогает мне преодолеть несколько шагов между нами, не сутулясь от неловкости и чувства вины.
— Пойдем в кафе посидим, — машет Полина в сторону вывески на фасаде. — На улице как-то слишком прохладно.
Значит, разговор будет долгим.
Что ж, однажды он должен был случиться.
Прячу глаза, листая меню.
Кафе уютное, стулья удобные, музыка негромкая, персонал вообще незаметный, и мы устраиваемся подальше от входа, спрятавшись за араукарией в высоком горшке.
Но я не нахожу себе места, еложу на сиденье и мне физически сложно дается каждый жест и каждое слово. Даже выговорить: «Капучино и шоколадный торт, пожалуйста». Даже отдать официантке меню — я чуть не роняю тяжеленькую папку.
Ощущаю себя словно в каком-нибудь японском шоу, где участники в облегающих костюмах ползут по скользкой горке, а со всех сторон в них то летят мячи, то выдвигаются из стен тараны, то внезапно проваливаются целые секции этой горки.
Причем видно это только мне.
А для Полины, стоящей на вершине, я выгляжу, как человек, который на пустом месте поправляет волосы, кусает губы, переставляет по столу салфетницу и сахарницу, почесывается и то открывает, то закрывает рот.
— Лан, успокойся, не держу я зла, — говорит она через пару минут наблюдения за моими нервными подергиваниями. — Я же понимаю, что если не ты — так другая.
И разом проходит мой нервный тик. Будто теплой водой смывает. Я вежливо улыбаюсь официантке, ставящей передо мной чашку с молочной пеной, поверх которой корицей нарисована картинка — пальмы и солнышко. В ноябре самое то.
— Если бы не я, — говорю я Полине, вскидывая на нее глаза и больше уже не отводя взгляда. — Другой бы не было.
— Откуда ты знаешь? — усмехается она, смахивая челку с лица.
У нее безумно красивая прическа, и мне хочется сказать ей об этом, как раньше. Такое стильное каре, ежеминутно меняющее форму. Каждый поворот головы заставляет волосы перетекать в новую стрижку — словно морские волны или песчаные дюны. И каждый раз эта новая форма — так же безупречна, как предыдущая.
Завораживает и восхищает.
Но я не уверена, что теперь имею право на комплименты. Да и будут ли они восприниматься так же, как раньше, без задних мыслей, без подозрений в заискивании?