Страница 26 из 86
— Там очень тяжелый случай… — говорила Вера флегматично. — Я совершенно не хочу давить на жалость, но если бы вы могли купить от себя что-то для мальчика, было бы прекрасно. Просто мы на этот месяц все потратили. Какую-нибудь одежду. Про игрушку не уверена. Он игрушки перерос. Там, понимаете, какая ситуация получилась. Довольно сложная. У них мать пила, очень сильно, чтобы вы представили себе картину в красках. Все дети от разных мужчин. Их трое на самом деле, младшей полтора годика, и она не с ними сейчас. Ладно, в двух словах. Когда мамаша загуляла в очередной раз, она пропала на десять дней. Лето было, так что ни школы, ни сада — никто из взрослых ничего не заподозрил. Этот мальчик, ему двенадцать лет, за сестрами сам ухаживал. Кормил, пока было что в доме. Потом пошел к соседям просить картошки. Сейчас у матери их забрали, лишили ее родительских прав. Только сейчас. Вот такая у нас блядская система — она на учете состояла, но эти твари инсульт у младенца пропустили. Теперь малышка инвалид. Я пыталась узнать что-то про нее, а мне в ответ — забудь, она не жилец и не надо на нее деньги тратить.
— А вы на нее уже собираете? — перебила я, чувствуя, что к театру подъеду раньше, чем эта Вера выдаст всю историю.
А вдруг этот придурок меня ждёт у дверей? Еще с букетом… Ну, букет я подарю Карениной…
— Я только утром узнала. Мне брат сказал, что сестра маленькая, поэтому она в больнице. Я вообще думала, что ей несколько месяцев, потому что он еще сказал, что она не ходит…
— Что вы от меня хотите? — уже в конец нетерпеливо перебила я. — Денег? На ее лечение?
— Нет, — растерялась Вера. — Мы сейчас только информацию про нее собираем. Если бы вы мальчику что-то купили, сейчас… Чтобы нам не с пустыми руками ехать… Этого было бы достаточно.
— А я могу вам просто деньги передать, а вы сами купите, что надо, а?
— А вы со мной разве не поедете?
— Я думала, мы просто с вами встретимся… На нейтральной территории.
— То есть поверить мне на слово готовы? — в голосе Веры послышалась скрытая или уже не совсем скрытая неприязнь. — Всего лишь в глаза мои честные посмотрев?
— Хорошо… Во сколько и где мы с вами встретимся?
— Я могу за вами заехать. Я на машине буду. Вы же в центре в гостинице живете?
— Я не в гостинице, но в центре. Все же можно я вам деньги на подарок мальчику просто кину на кошелек, если вас это устроит?
— Да, я попытаюсь сделать что-то сама, хотя у меня нет времени завтра, — в голосе Веры сквозило уже конкретное такое недовольство.
— Хорошо, — зажмурилась я. — Можете хотя бы размеры его прислать?
— Да, конечно. Сейчас скину вам его фотку. А вы мне адрес пришлите. Я приеду около часа дня. Нормально?
Да что тут нормального может быть?
— Я постараюсь успеть что-нибудь купить утром.
— Успеете, вы же в центре.
В эпицентре, можно сказать. Элис, вот какого фига ты втянула меня во все это!
Втянула меня дочь, потому что знала, что я втягиваюсь. Когда весной начинаю подбивать чеки пожертвований, чтобы внести в налоговую программу, сама ужасаюсь набежавшей сумме. И это без учетов округленных счетов в магазине или добавления к сумме доллара-двух на нужды беженцев или раковых больных. Это помимо постоянных участий в сборах, которые организовывают к своим дням рождения многочисленные друзья по соцсетям. И все равно я ни разу не пожалела о пожертвованных деньгах, потому что понимаю, что все эти многочисленные организации нуждаются в них больше, чем я. Дело в другом: в какой-то момент ко мне пришло понимание того, что увеличившиеся пожертвования не делают меня святее, потому что увеличившийся доход не ставит меня даже перед легким выбором: купить новые туфли или оплатить чью-то еду. Раньше было иначе: небольшие пожертвования в первые годы прибывания в Америке затрагивали мою душу куда больше, а сейчас стали чем-то обыденным, наравне с оплатой счета за электричество.
Почему же сейчас я почувствовала дискомфорт? Даже если потребуется отстегнуть этому фонд пару тысяч баксов, я не разорюсь, а дочь точно не будет чувствовать себя неловко перед другими членами своего клуба. Я не доверяю этой Вере, что ли? Но если бы она хотела, чтобы мы приняли все на веру, то, наверное, не везла бы меня в приют? Или я что-то не допонимаю в махинациях деньгами доверчивых американцев?
— Подвезите меня к самому входу, пожалуйста, — попросила я таксиста, запахивая новенький плащик.
Выбрала классику, серую, как родной Питер, хотя глаз положила на черный, но у меня же не траур… По прошлой жизни.
Вышла я сама, хотя меня спросили, открыть ли дверь? Наверное, думали, что к вечернему платью прилагаются высоченные каблуки. Нет, на шпильке ходить я так и не научилась. Это прерогатива азиаток, которым по какой-то причине очень важно сравняться с европейками в росте не только экономическом. А мне сейчас важно просто не замерзнуть. Ну а чаевые для водителя я все равно отправлю через приложение, не заставляя дядьку стоять на улице с протянутой рукой.
— А почему без цветов? — столкнулась я лицом к лицу с Андреем.
Не знаю, торчал он тут целый час или успел навесить на меня эйр-таг, чтобы отслеживать мое передвижение. Ну не могли же мы подъехать в один момент… Не настолько мы дураки, чтобы сверять часы.
— Ты бы все равно выкинула букет на сцену, — выдал он ожидаемое.
Нет, долго не стоял, потому что без плаща. Костюм черный — может, у него и траур, кто ж его знает. Руки в карманах, чтобы не походить на работника похоронного бюро или телохранителя, наверное. Не замерзли же пальчики!
— Предыдущий я в вазу поставила, — не улыбалась я и не брала его под руку, хотя он и повернулся ко мне соответствующим боком.
Смотри, как бы близость к прошлому тебе самому боком не вышла…
Я достала телефон, чтобы показать на входе электронный билет. Андрей дышал мне в затылок. На пятки не наступал, и то хорошо. Не обернулась. Молча дошла до гардероба и отказалась от бинокля. Андрей не попросил для себя лупу, хоть и рассматривал меня под ней, явно сетуя на обман зрения. Ну, не просил себя ущипнуть, и черт с ним.
— Кофе хочешь? — спросил, оставаясь на шаг позади меня.
— Боишься уснуть на балете?
— А ты не забыла.
Ну да, был у нас с ним в прошлом один единственный выход в свет… В Америке уже, в театр при местном колледже, куда якобы московская труппа ежегодно под Рождество привозила “Щелкунчика”, которого в тот момент давали все профессиональные театры округи и даже любительские детские труппы.
— Кстати, твой сын в пять лет не уснул. Высидел до конца. Правда, в середине спросил, когда же они говорить начнут…
— Ты меня уколоть хотела, да? — шагнул он первым к лестнице, но руки не протянул, а я сразу схватилась за перила.
— Нет. Просто к слову пришлось.
— Что еще придется к слову? — повернул ко мне голову на середине винтовой лестницы, но я не смотрела на него, мне не оступиться было куда важнее.
Не оступиться на ступеньках, не в словах.
— Зависит от тебя. Мне вспоминать нечего. Это у тебя ностальгия, как вижу, разыгралась. Иначе не вижу никакого смысла в продолжении общения со мной.
— Я тебе совершенно неинтересен, да?
— А чем я тебе интересна? — повернулась к нему уже я, когда лестница осталась позади.
Вот мы свои обиды оставить позади точно не можем.
— Ну… Нужно же галочку поставить — посмотрел, типа, на стекляшку Мариинки. С Маринкой — еще круче, нет? Такое объяснение тебя не устраивает?
Глава 13. Что такое нормально
Меня устраивало все, кроме этого взгляда — столько ненависти было в нем, что не передать словами. Мне оставалось лишь как в балете — уйти ногами молча. И я пошла — быстрее, еще быстрее, к окну… Вот так и живешь в стеклянном доме, постучишь кулаками, кулаки в кровь, а результата ноль. Ну а чего я хотела? Насладиться искусством. Тогда надо было барьер ставить — можно и сейчас пересесть на балкон, там должны остаться свободные места, хотя… С такими ценами на билеты, скорее балкон раскуплен, а вот в партере найдется место — одно, мне оно и нужно.