Одолень-трава

Все дружно засмеялись, а потом друг за другом устремились в Викину комнату.

В стоявшей у дивана коляске, важно надув губы и время от времени причмокивая ими, спал двухмесячный человек.

Естественно, главной темой разговора, который у них начался, был этот безмятежно спавший человек.

Первое дело — надо было выяснить, на кого он похож. Мнения разделились: Дементий считал, что на отца, Маша — на мать. Вика держалась средней линии: что-то у ребенка есть от отца, а что-то от матери. После горячих словопрений сошлись на том, что всего ближе к истине Викина точка зрения.

Затем перешли к разбору достоинств двухмесячного человека. Умный, спокойный, зря не орет, разве что когда захочет есть. Не жадный — сосет грудь, не захлебываясь. Сообразительный — уже различает, кто к нему подошел, мама или дедушка. Гулькает — это, считай, уже почти разговаривает.

— Чуть не забыла — улыбается! — Вика произнесла это таким торжествующим тоном, будто речь шла о какой-то исключительной, из ряда вон выходящей способности человека. — Вы только представьте: уже улыбается!

Людей без недостатков не бывает. У этого человека они тоже были, но самые незначительные. Например, не любит, когда его пеленают, сучит ножками, выдергивает из пеленок руки, в результате чего не такая уж и сложная на первый взгляд операция для недостаточно опытной Вики иногда вырастает в проблему. Спасибо, помогает и практически, и мудрым советом Нина Васильевна…

— Какие симпатичные деревяшечки! — сказала Маша, кивая на маленькую полочку рядом с коляской, где стояли в ряд, будто гнались друг за другом, медведь, волк, лисичка и зайчик. — Раньше я их вроде не видела.

— Это — Коля, его работа, — тем же теплым, ласковым голосом, каким только что говорила о сыне, ответила Вика. — Пусть, говорит, человек с самого начала видит этих зверушек, когда будешь читать ему сказки, лучше понимать будет…

— Видать, хороший, добрый человек этот Коля — смотри-ка, у него зверушки словно бы улыбаются.

— Да, Коля очень добрый, — поддакнула Вика и взглянула на часы.

— Что, мы уже засиделись? — по-своему поняла ее Маша.

— Да нет, я гляжу — ему время обедать…

И тут произошло чудо, наглядно подтвердившее, что человек вполне заслуживает ту похвальную характеристику, которая ему только что была выдана.

Словно бы услышав слова Вики насчет обеда, он завозился в своем ложе, захныкал, а потом подал голосок.

— Это же надо! — восторженно воскликнула Маша. — В таком возрасте и так точно работают биологические часы. Ну, парень, ну, умник!..

Предстояла важнейшая в дневном распорядке процедура кормления, и гостям самое лучшее было — удалиться.

— Дорога наша дальняя, — сказала Маша, — и нам бы хотелось сказать «до свидания» и Викентию Викентьевичу. Можно?

Вика ответила, что отец нынче в прекрасном настроении и будет рад, если они к нему зайдут.

Викентия Викентьевича они застали за чтением какой-то старой, изрядно потрепанной книжки. Должно быть, книжка была очень увлекательной, потому что, ответив на стук в дверь «да, да», он какое-то время все еще не мог оторваться от своего занятия.

— Что-то интересное читаете? — дипломатично полюбопытствовала Маша. — Может быть, помешали?

— Никоим образом, — наконец-то откладывая книгу в сторону, отозвался Викентий Викентьевич и широко, гостеприимно повел рукой: — Проходите, располагайтесь.

Дементий с Машей уселись в кресла за журнальным столиком.

— А читаю нечто воистину интересное — народное чернокнижие, заговоры, гадания… Конечно, все эти отголоски еще языческих времен нам, людям атомного века, кажутся детски наивными, недостойными нашего просвещенного внимания. Но какая поэзия в тех же заговорах, какой образный язык, какая живопись словом! А еще и какое великое разнообразие: на любой случай в жизни, на любой вкус… Ну да что я вам все рассказываю, а ничего не показываю. Вам небось интереснее услышать не мой комментарий, а сам текст…

— Хорошо бы послушать, — за себя и за Машу попросил Дементий.

— Одну минуту, — Викентий Викентьевич взял отложенную книгу, полистал. — Заговор от зубной скорби… Заговор от запоя… Попробуем найти что-то для вас более интересное… Ага, кажется, нашел… Итак, допустим, ты, добрый молодец, — тут он поглядел на Дементия, — любишь красну девицу, — кивок в сторону Маши, — а она тебя (немного пофантазируем, представим такое) не любит. Как заставить ее полюбить? А вот послушай заговор молодца на любовь красной девицы.

Викентий Викентьевич сделал небольшую паузу и несколько измененным голосом начал читать:

— «На море на Окияне, на острове на Буяне лежит доска, на той доске лежит тоска. Войди, тоска, в красну девицу Марию и сделай так, чтобы она тосковала по мне всякий час, всякую минуту, по полудням, по полуночам, ела бы не заела, пила не запила, спала не заспала, а все бы тосковала, чтобы я ей был лучше чужого молодца, лучше родного отца, лучше родной матери, лучше роду-племени. Замыкаю свой заговор семьюдесятью семью замками, семьюдесятью семью цепями, бросаю ключи на Окиян-море, под бел горюч-камень Алатырь. Кто мудренее меня сыщется, кто перетаскает из моря весь песок, тот отгонит тоску…»

Дементий с Машей молчали. Оно конечно, Вик Вик, как зовут его студенты, шутит, а все же… Они даже почему-то теперь избегали смотреть друг на друга.

— Ну, после такого крепкого, замкнутого на семьдесят семь замков слова, — как ни в чем не бывало продолжал Викентий Викентьевич, — не полюбить тебя красная девица, понятное дело, уже не может. Будем считать, что полюбила. А ты — представь, как и сейчас — собрался в путь-дорогу. Как бы чего в той дороге с любимым не случилось, какой бы беды не приключилось, надо его заговорить… Итак, еще один заговор — заговор красной девицы о сбережении в дороге полюбовного молодца.

Викентий Викентьевич опять сделал небольшую паузу.

— «Ложилась спать я, раба божия Мария, в темную вечернюю зорю, поздным-поздно; вставала я в красную утреннюю зорю, раным-рано; умывалась ключевой водою из-за горного студенца; утиралась белым платом родительским. Пошла я из дверей в двери, из ворот в вороты и вышла в чисто поле. В чистом поле охорошилась, на все четыре стороны поклонилась, на горюч-камень Алатырь становилась, крепким словом заговорилась, частыми звездами обтыкалась, темным облаком покрылась… Заговариваю я, раба божия Мария, своего полюбовного молодца Дементия о сбережении в дороге; крепко-накрепко, на век, на всю жизнь…»

Дементий украдкой взглянул на Машу. Перед ним сидела красна девица в самом прямом смысле слова: жарким румянцем горело все лицо Маши, уши и то были пунцовыми. Такой смущенной Дементию видеть ее еще не приходилось.

«Хитер этот Вик Вик! Читает вроде бы какую-то старую затрепанную книжку, а получается — будто взаимное объяснение в любви…»

Викентий Викентьевич, должно быть, и сам почувствовал, что чтением по-своему отредактированных заговоров привел в некое замешательство гостей, и перевел разговор:

— Вы обратили внимание: какая вера в силу слова! Крепко-накрепко, навек, на всю жизнь!.. Здесь явно слышен отзвук еще тех далеких библейских времен, «когда солнце останавливали словом, словом разрушали города…». У нас такой веры в слово, увы, уже нет.

— Другие времена, — сказал Дементий, вспомнив свой давний разговор с Машей о современных песнях.

— Да, времена изменились, — согласился Викентий Викентьевич. — А наверное, еще и потому отношение к слову стало другим, что само слово упало в цене. Ведь одно дело «частыми звездами обтыкалась, темным облаком покрылась», другое — «добилась высоких показателей по откорму подсосных поросят и вышла на новые рубежи…»

Маша заулыбалась, смущение у нее уже прошло, и она стала прежней Машей, какой Дементий видел ее каждый день. Она ему нравилась и такой, но «красной девицей» — почему-то больше…

Викентий Викентьевич поинтересовался их планами на лето, спросил, далеко ли сейчас путь держат. А после ответа Дементия подошел к книжному шкафу, достал из него папку с географическими картами и одну из них положил перед ними на журнальный столик.