Страница 104 из 108
Он попытался переписать, заново переосмыслить некоторые вещи из ангарского цикла. Однако, несмотря на все его старания, ничего из этого не получилось. Утрачивая прелесть натуры, картины мало что приобретали взамен. И тогда Дементий понял, что так, как писал до поступления в институт, он уже не может и не хочет, что это для него уже пройденный этап. А как писать по-другому — пока еще не знает и не умеет. Видно, придется подождать…
Он закинул этюдник подальше с глаз, на антресоли, картины и наброски сложил в диванный поддон. Будем набираться ума, будем, не отвлекаясь, грызть гранит науки!
Дементий выработал для себя железный распорядок и неуклонно следовал ему. В обычные дни — институт, библиотека. В выходные — выставки, музеи, в первую очередь — Третьяковка. Кино? Не чаще чем один-два раза в месяц. Театр и того реже — разве что когда Маша достанет билеты на что-то стоящее… Он словно бы вознамерился за предстоящие полгода наверстать упущенное за последние пять или сколько там лет.
Домой он приходил поздно. И Нина Васильевна, привыкшая всю жизнь о ком-то заботиться, кого-то опекать, частенько выговаривала ему: можно ли с утра до темной ночи впроголодь, на сухомятке?! Он уверял, что обедает или в институтском буфете, или в закусочных, на что Нина Васильевна горестно качала головой: в буфетах обедают только те, кто хочет непременно нажить язву желудка… Николай Сергеевич тоже был заботлив и внимателен к нему, Дементий даже испытывал некоторую неловкость от этого постоянного внимания к себе. Он понимал, что занял в этом доме опустевшее место сына. Но можно ли родителям заменить родного сына?!
После гибели Вадима он почувствовал себя словно бы старше, на многое в жизни стал глядеть другими, как бы более взрослыми глазами. Погиб хороший парень, погиб ни за что ни про что. И только ли слепая случайность была тому причиной?.. Жаль, они не успели познакомиться поближе, не успели подружиться. Время от времени натыкаясь на какие-то оставшиеся после Вадима мелочи — детский рисунок, книгу с его пометками или торопливую запись какой то мысли на полях тетради, Дементий тепло и подолгу думал о Вадиме, пытался представить образ его жизни, его вкусы и увлечения. И в такие минуты ему казалось, что их взгляды на многое были бы очень близкими, что они обязательно стали бы хорошими друзьями. А это так много — иметь друга! Вот уже сколько он живет в Москве, а друга у него пока еще нет. Разве что Маша, но это — другое дело…
То ли потому, что они лучше узнали друг друга, то ли Дементий, как и обещал, немного поумнел, но с Машей после резких перепадов первоначального знакомства установились более ровные отношения. Скорее-то всего дело было в Маше — она умела возникавшие между ними сучки и задоринки сразу же сострагивать, сглаживать. И получалось это у нее как-то легко и просто.
На выставках и в музеях он бывал вместе с Машей, а в библиотеку предпочитал ходить один. Близкое присутствие Маши отвлекало, мешало сосредоточиться. Разве бы он успел за какой-то месяц прочитать все двенадцать томов «Истории» Карамзина, если бы Маша была рядом?! Тогда бы ему постоянно хотелось делиться обуревавшими его при чтении мыслями и чувствами, проверять, в чем они совпадают у них с Машей, а в чем расходятся… Давалось ему это добровольное самоограничение нелегко, но он считал, что игра стоит свеч.
Во исполнение даденного самому себе после зимней сессии зарока он аккуратно, без пропусков посещал лекции, вел записи, штудировал рекомендуемую литературу. Те, кто умел при наличии минимума сдавать на максимум, подсмеивались над его усидчивостью, иронизировали: экзамены, трудяга, сдают головой, а не тем местом, на котором ты так усердно сидишь… Один, как-то остановив его на перемене, доверительно, почти по-дружески сказал-спросил: «А так ли уж надо, милачок, грызть гранит науки, если за ту же стипендию можно толочь воду в ступе?» Раньше Дементий вряд ли нашелся бы с ответом, теперь же зная истинную цену таким умникам, спокойно парировал: «Каждому свое, — и, намекая на собственную профессию гидростроителя, пояснил: — Я больше привык иметь дело с гранитом, а ты, как я понимаю, с толчением воды. — И еще раз повторил, как последний гвоздь забил: — Каждому свое…»
Конечно, насмешки задевали его самолюбие, но он, ожидая своего часа, терпел: «Ничего, ничего, друзья мои ситные! Хорошо смеется тот, кто смеется последним».
И вот час весенних экзаменов пробил.
К Сан Санычу, как сокращенно студенты звали профессора-словесника, Дементий нарочно пошел одним из первых: хотелось и самому себя проверить.
Вначале все повторилось: не дослушав ответа по билету, профессор начал подкидывать новые вопросы. Однако, не имея возможности изменить излюбленную профессором методику ведения экзамена, Дементий постарался замедлить его темп. Принимая новый мячик-вопрос, он тут же отбивать его не торопился, выгадывая необходимое время на обдумывание ответа. Мячик на пол не упал, он принят, а что не тут же, не мгновенно отбит — за это оценка не снижается, в конечном-то счете ответный удар нанесен, один — ноль в нашу пользу…
Ему, наверное, можно бы поставить и «пятерку». Но Сан Саныч, видимо, не захотел перепрыгивать через ступеньку и поставил жирное «хор.». А когда возвращал зачетку Дементию, спросил:
— Вы, конечно, знаете лингвистический корень вашей фамилии?
Дементий ответил, что об этом он как-то не задумывался.
— Напрасно, такими вещами каждому не грешно интересоваться, ведь речь идет в конечном счете о наших корнях… Славянское слово «вага» обозначает тяжесть, вес. Отсюда и «важный» — имеющий вес, и «важничать» — придавать себе вес больше того, что имеешь…
«Уж не тем ли кто-то из моих пращуров и прославился, что важничал?» — подумал Дементий. Проницательный Сан Саныч прочитал его мысли:
— Нет, происхождение фамилии имеет другую основу. На торговых площадях стояли специальные строения для весов — важни, или важницы. Так что, всего скорее, кто-то из ваших прадедов был важником, то есть, по-нынешнему, весовщиком… Но и это еще не все. Из того же корня, представьте, выводится и слово «отвага»: отважиться — значит рискнуть, поставить на карту свой вес, свое человеческое достоинство… Вот вы, к примеру, отважились прийти ко мне на экзамен одним из первых. Правда, по-другому вам и нельзя: сама фамилия обязывает быть отважным…
Говорил все это профессор вроде бы на полном серьезе, а умные глаза за стеклами очков светились этакой иронической улыбочкой.
После Сан Саныча «отваживаться» на другие экзамены было легче.
Поздравляя его с окончанием первого учебного года, Маша сказала:
— Успешно сдавших сессию студентов профком обычно премирует туристическими путевками…
— В конце этой же недели я сам по себе, по собственной путевке отправляюсь в путешествие, — ответил Дементий и уже другим, официально-торжественным голосом добавил: — И вас, Мария свет-Андревна, нижайше прошу соблаговолить составить мне компанию.
— Что за путешествие? — оставив без внимания его напыщенный тон, деловито спросила Маша. — Куда?
— Пока могу сказать одно: не в Крым и не на Кавказ… Маршрут уже выработан, и, если хотите, сейчас же начнем его обсуждение.
Маша какое-то время повозмущалась, что он держал такой — подумаешь, государственный! — секрет в тайне, но потом все же сменила гнев на милость, и они, выйдя в институтский садик, принялись за детальное обсуждение маршрута предстоящего путешествия.
Когда Дементий с Машей в дорожном одеянии, с огромными рюкзаками за спиной ввалились в квартиру к Вике, та испуганно попятилась и почему-то очень тихо, сдавленным голосом спросила:
— Куда?
— Ну вот, закудыкала, пути не будет, — сбрасывая рюкзак на пол, нарочито сурово отозвалась Маша. — На кудыкину гору!.. Разве так надо спрашивать?
— А как?
— Далеко ли собрались, добрые люди? Присядьте на дорожку, мы вас чайком угостим, а еще маленького Вадимчика вам покажем — вот как надо!