Заклятые в любви

Ректор не заставила долго ждать в приемной и приняла его практически сразу. У Анжелы Дьюэтт был просторный, хорошо освещенный кабинет с высокими окнами и множеством стеллажей, заставленных старинными книгами, которые хранились здесь, судя по всему, со времен основания Беллстрида. Иногда между книгами встречались и мраморные бюсты (наверное, величайших деятелей искусства – Эван не успел разглядеть).

Анжела сидела за массивным резным столом и внимательно изучала какие-то документы. Когда Эван приблизился, она, не отрываясь от бумаг, указала ладонью на кресло напротив. Эван опустился в кресло и, пока ректор была занята, позволил себе осмотреться чуть более внимательно.

Как и другие аудитории и кабинеты Беллстрида, всё здесь дышало историей и больше напоминало музей. На одной из стен висел большой гобелен, потертый от времени. На противоположной расположился высокий камин из серого камня, которым вряд ли пользовались последние пятьдесят лет. Над камином висела картина в золотой раме с изображением главного университетского здания, а по краям от нее – несколько портретов основателей.

Здесь вообще было много исторических диковин: у ближайшего окна Эван увидел тонкий бронзовый телескоп – сейчас такие точно не встретишь на прилавках; недалеко от стола расположился внушительных размеров пожелтевший напольный глобус, а позади ректора стоял постамент с каменной горгульей, выполненной с фантастической детализацией.

Но больше всего Эвану понравился потолок: прямо в центре сводов с золотой лепниной красовался шестигранный витраж. Должно быть днем, когда светит солнце и пробивается через цветное стекло, зрелище просто невероятное.

Оторвавшись от бумаг, Анжела Дьюэтт серьезно, или даже скорее строго, посмотрела на Эвана. Внутри у него все похолодело.

– Как вам мои пингвины? – Спросила она.

Эван не сразу нашелся, что ответить.

– Эм-м, они замечательные, мадам. – Выпалил он, когда, наконец, сообразил, о каких пингвинах его спрашивают.

Волнение как рукой сняло. Ведь если бы речь шла о чем-то важном, вряд ли ректора интересовало его мнение о новогодней инсталляции в коридоре. Впрочем, Эван всё-таки ошибся: речь зашла о важном. Или точнее об очень важном.

– Мистер Грейсен, не буду ходить вокруг да около: я в курсе вашей семейной ситуации. – Начала она. – Знаю, вы держали это в секрете. Однако, существуют такие тайны, о которых обязаны знать другие, чтобы иметь возможность помочь. Не злитесь на мадам Фостер за то, что она посчитала нужным рассказать мне о болезни вашей матушки. Уверяю: она действовала из лучших побуждений.

По-видимому, ректор ожидала от Эвана какой-то реакции, так что он, будучи совершенно обескураженным и сбитым с толку, произнес:

– Хорошо. Я не стану на нее злиться.

– А еще лучше – поблагодарите ее как следует. Потому что ваша главная проблема теперь под полным моим контролем. Процесс уже запущен.

Она замолчала, внимательно глядя на Эвана. А тот ничего не понимал или, скорее, боялся понять как-то не так.

– Простите, я не совсем понимаю. – Тихо сказал он, боясь показаться дураком.

– Университет оплатит операцию вашей матери. – Пояснила Анжела Дьюэтт. У Эвана зазвенело в ушах. – А также страховку на год. И еще выделит необходимые средства на реабилитационный период. И хотя до двадцать пятого декабря еще чуть больше недели, считайте это моим рождественским подарком.

– Я… Я просто… – Эван захлебывался в словах и в собственных мыслях, которые взорвались сотней фейерверков. Даже его желудок, казалось, сделал сальто. Не шутка ли это, не розыгрыш? Нет. Конечно же нет. Всё это взаправду, каким бы невероятным оно ни казалось. Его мама не ослепнет! Она поправится! А еще – ему больше не нужно было работать на износ! – Я просто не знаю, как вас благодарить!

– Знаете. – Сказала ректор. – Посвятите себя учебе всецело. Покажите, на что способны на самом деле. Убедите лично меня, что ваше нахождение здесь – не ошибка. Ведь за серьезные знания и платить надо серьезно, и я сейчас вовсе не о деньгах.

– Конечно, мадам Дьюэтт! Обещаю вам! – Эван несколько раз горячо кивнул. – Я готов учиться усерднее! Но…

Ректор вопросительно изогнула брови.

– Но мне бы не хотелось бросать работу в ювелирном салоне.

– О, вы и там поспеваете. – Проговорила Анжела, скорее себе под нос, чем ему.

– Не в продажах. Я ученик ювелира, но уже кое-чему научился и могу выполнять простые заказы. – Поспешил объясниться Эван, подавшись вперед.

– Что ж, ювелирное мастерство – это тоже искусство. Сочту это дополнительным кружком. Только пообещайте, что ваша работа не создаст новых проблем с успеваемостью и не станет поводом отпрашиваться с занятий пораньше.

– Даю слово, мадам!

Разговор подошел к логическому завершению, и, попрощавшись, Эван заторопился на выход вне себя от счастья. В этот момент он бы ничуть не удивился, если бы не вписался в дверной проем – нахлынувшее счастье буквально застилало ему взор.

– Мистер Грейсен, – окликнула его ректор, когда он уже открывал дверь, чтобы уйти. Эван обернулся. – Пожалуйста, не распространяйтесь о нашем разговоре. И не ожидайте от Университета дальнейших чудес: этот аттракцион неслыханной щедрости – единоразовый.

Когда Эван покинул кабинет ректора и дверь за ним захлопнулась, он был уверен в трёх вещах: его матери скоро сделают операцию; он совершенно точно обожал ректора; и его остаточная злость на Эйприл испарилась целиком и навсегда.