Страница 31 из 41
Петя Иванов собрал нас под лестницей около раздевалки и сказал:
— Мы не позволим ей быть чемпионкой, раз она кошек боится!
— А честь класса? — спросил я. — А честь…
— Какая может быть честь, если пионерка в кошек верит?! — возмущенно оборвал Федор Чайников.
— Есть план, — сказал Петя Иванов. — Или мы ее перевоспитаем, или пусть над ней все смеются. На каток она ходит по Ирбитской улице. Я беру нашего черного кота Пижона и выпускаю его прямо перед носом Маринки Беляевой! Ура!
— Ура! — закричали мы с Федором Чайниковым, еще не понимая, в чем дело.
— Тише, — строго проговорил Петя Иванов. — А если она пойдет по Речной улице?
Мы молчали.
— Я выпущу соседскую кошку, — радостно ответил Федор Чайников, — она почти черная.
Мы подсчитали улицы, по которым Маринка могла пойти на каток, и тяжело вздохнули.
Оказалось, что на всякий случай требуется ни много ни мало, а ровно тринадцать черных кошек.
Где их взять?
— Если хотите проявить инициативу и перевоспитать человека, вы достанете хоть сто тринадцать черных кошек, — сказал Петя Иванов.
В тот вечер спать мы легли поздно. И даже во сне я ловил котов, кошек и котят.
Утром я засунул под пальто Мурку и спрятался в подъезде. Мурка царапалась, хрипло шипела, но я терпел. Ради инициативы и перевоспитания я готов был на любые муки.
Вначале все шло замечательно.
Вот идет Маринка по улице. В одном из домов сидит в подъезде Федор Чайников.
Только Маринка поравнялась с подъездом — кот у нее под носом, хвост трубой!
Маринка назад, на Парниковую улицу.
А там тоже все рассчитано, там ее ждет Петя Иванов.
Снова дорогу перебегает черная кошка. Маринка — назад!
А за углом со здоровенным котищем в руках стоит Витя Перышкин. Котище Маринку чуть с ног не сбил! Она — назад!
Двенадцать черных котов и кошек перебежали ей дорогу. Тринадцатую кошку, вернее, котенка, должен был выпустить Слава Романюк.
Но его закрыли в квартире. План срывался!
Мы озирались по сторонам, не зная, что делать.
Вдруг видим: по другой стороне мчится Маринка.
А в одном из оцон первого этажа распахивается форточка.
Из форточки на землю плюхается котенок.
Маринка остановилась.
Мы подскочили и спросили:
— Что случилось?
— У… У… У… — ответила Маринка.
— Что у… у… у…? — опросили мы.
— У… ужасно, — ; пролепетала она, заикаясь от страха. — Черные кошки… много-много…
— Три-над-цать черных кошек! — воскликнул Петя Иванов и выпучил глаза. — Ты сломаешь руку или вывихнешь обе ноги!
— Провалишься сквозь лед! — крикнул Витя Перышкин.
— Налетишь на столб! — крикнул я.
— Кто для тебя важнее — кошки или класс? — спросил Федор Чайников. — Хочешь, чтобы из-за каких-то облезлых кошек наш класс занял самое распоследнее место?
— Нет, нет, — пролепетала Маринка, — пусть руку сломаю, пусть обе ноги вывихну, пусть на столб налечу, пусть под лед провалюсь, но… — Она всхлипнула. — Я знаю, несчастье будет… но… но…
Маринка медленно пошла вперед.
Конечно, с ней ничего не случилось.
Конечно, она заняла первое место.
Конечно, много мальчишек провожало ее после соревнований домой. Двое шли рядом с ней и авторитетно рассуждали на спортивные темы.
А мы — Федор Чайников, Петя Иванов и я — шли сзади и от зависти ставили друг другу подножки.
А на память об этой истории мы подарили Маринке Беляевой маленького черненького котеночка.
С. Коган
Улыбка
А. Домнин
Полкило смеха
Рассказ
Синяк под глазом вздулся и стал совсем фиолетовым. Венька пробовал растирать его пятаком. Тер, тер и счеснул кожу у переносья.
— Был бы старинный полтинник! — сказал Пеца. — Он, знаешь, как синяки впитывает! Прикоснулся — и нету.
— Я тебе прикоснусь! Я тебе впитаюсь! — завизжал Венька, схватил Пекину боксерскую перчатку и швырнул ее через забор.
Пека сначала выпятил грудь, потом втянул голову в плечи и стал задом отступать, опасаясь пинка. Так; и пятился до самого забора, вскарабкался на него и снова выпятил грудь. Венька запустил в него палкой, и Пека нырнул в крапиву.
Дома Венька взглянул в зеркало. Правый глаз заплыл, только щелочка осталась. А ему через час в школе быть, короля играть в спектакле. С таким-то фонарем?!
Завтра он наставит Пеке тридцать восемь таких фонарей, под всеми глазами сразу. Узнает, как хвастаться боксерской перчаткой.
Вышел он с этой перчаткой на улицу и попросил:
— Дай стукну. В грудь.
— На, — сказал Венька.
Тот размахнулся, а Венька присел. И тут из глаза брызнули цветные горошины и расплылись кругами. Пека перепугался:
— Больно, да?
— Ни цапли, — ответил Венька, и собственный голос показался ему криком, эхом раскатился по голове, как в пустой бочке.
— На, меня нокаутируй, — упрашивал Пека. — Изо всех сил.
Зря ему Венька тоже не стукнул. Хлоп — и пятки кверху.
А за полчаса фонарь не растает. Венька попробовал его запудрить — весь измазался, будто по муке полз. А синяк только чуть-чуть посветлел, стал румяным, как молодая редиска.
Венька решил не ходить в школу. Пусть спектакль сорвется! Пусть земля расколется на три части! На восемь частей! Прямо под школой! И спектакль отменят! А Пеке он устроит перчатку в лоб!
На улице Пеки не было. Толстая тетя в переднике несла под мышками гусей. Они кивали головами. Один вдруг подмигнул Веньке, а другой загоготал. Венька вложил два пальца в рот и засвистел. Тетя подпрыгнула и чуть не выронила гусей.
А Венька побрел по улице в противоположную от школы сторону, вертел головой и не знал, что бы такое придумать.
На перекрестке милиционер полосатой палочкой дирижировал трамваями и машинами. Венька показал ему язык, милиционер погрозил ему пальцем.
Нет, не ему — рядом с Венькой стоял еще мальчишка и тоже дразнился.
Проходивший мимо дяденька в берете взял его за ухо, дернул вниз и вверх. Мальчишка сморщился, схватился за щеку, но не заревел. Венька догнал дяденьку, сунул ему за ворот гальку. Тот остановился, выпятил живот и растопырил руки, будто ему змею за воротник спустили.
Венька нырнул за угол, мальчишка — следом. Он все еще держался за щеку. У него был такой свирепый флюс, что один глаз тоже заплыл.
— У тебя какой глаз не видит? — сочувственно спросил Венька. — Вредный или веселый?
— Правый, — удивленно ответил мальчишка. — А тебе зачем?
— А затем, — ответил Венька. — У всех людей глаза устроены так: один — такой, другой — этакий. Одним посмотришь — весело станет, а другим посмотришь — противно.
— А если двумя?
— Тогда и то и другое сразу.
Тут Венька вспомнил о школе и сильно тряхнул головой, чтобы всякие мысли о ней вытряхнуть. И мысли вытряхнулись.