Страница 27 из 33
— Кто назначен вместо меня? — внезапно спрашивает Канарис.— Кто-нибудь из СС?
— Я позволил себе порекомендовать фюреру полковника Ганзена.
— Но он же из так называемых моих?
— Именно потому,— тихо говорит Шелленберг.— Простите, адмирал, вы напрасно не бываете в ОКВ.
— Я болен... Отдел превосходно справляется и без меня.
Канарис ежится и запахивает халат. Выглядит он действительно неважно, и Шелленберг склонен думать, что адмирал заболел — на этот раз всерьез. После отставки из абвера, внезапной и оскорбительной, Канарис уединился на вилле, появляясь в отделе экономической войны только для того, чтобы выслушать рапорт заместителя. Ни одной бумаги он не подписывает и ни с кем не остается наедине.
— Жаль, что вы приехали поздно,— с рассеянной улыбкой говорит Канарис.— Вы еще не забыли, как сидят в седле?
— Без вас верховые прогулки теряют прелесть.
— Не льстите, Вальтер. Это вам не к лицу. Шелленберг отворачивается. Это невежливо, но ничего не поделаешь. Канарис читает по лицам, как по книге, и бригаденфюрер боится этого его свойства, пользоваться которым Канарис умеет в любом состоянии. Он, конечно, повержен, но не до конца. Шелленберг недаром выдержал бурю у Гиммлера и настоял на кандидатуре Ганзена вместо тех, из СС, которых, словно валетов из колоды, вытягивал рейхсфюрер,— этот или этот, а почему не этот? Приказы Ганзена старые кадры будут исполнять, тогда как человек СС разбил бы свой корабль о подводные камни скрытого офицерского саботажа. Не станешь же менять поголовно всех сколько-нибудь ответственных работников в бывшем абвере, превращенном в часть твоего аппарата, и давать Мюллеру лишний повод для ареста уволенных «врагов» и подкопов под тебя самого? Не добившись толку у Гиммлера, Шелленберг обратился к фюреру и принес с собой заранее составленный документ.
У Гитлера дергалось веко, когда он читал проект приказа, но вопросов он не задал — подписал и внезапно обнял Шелленберга:
— Только ты, Вальтер... Тебе верю! — В глазах фюрера светилась жуткая, острая мысль.— Канарис прислал меморандум... Я прочел. Умно. Но... поздно. Я верил ему, но ошибся... Поручаю тебе...
Шелленберг отгоняет воспоминание и тихонько, боясь уколоться, притрагивается к японской причудливой елке. Решается:
— Я знаю, господин адмирал, что в Шлахтензее не принято вести служебные разговоры, но прошу об исключении.
— Заткни уши, Зеппль!
Такса, услышав свое имя, коротко лает — восторг и преданность.
— Микрофонов здесь нет,— с легкой насмешкой говорит Канарис.— Пока мет. Я слушаю, Вальтер. Вопрос будет частный или общий?
— И то и другое, господин адмирал.
— Общий — это Ганзен?
— Он и члены руководства.
— Не продолжайте! Я поговорю с кем надо, и они будут служить вам по совести.
На левом мизинце Шелленберга крупный солитер. Бригаденфюрер дышит на него, привычно протирает платком. Камень — подарок Ирен в день свадьбы, на счастье... Неробкий от природы, Шелленберг медлит, набирается духа.
— Господин адмирал! Вам известно, что Бергер исчез?
— Вы с ума сошли!..
— Да. И он и его люди. Есть основании думать, что полковник Бергер решил отсидеться в Швейцарии до лучших дней.
— Абсолютная чушь!
Канарис прикрывает ладонью глаза, и Шелленберг замолкает.
— Чушь! — раздельно повторяет Канарис.— Кто так считает?
— Кальтенбруннер. Скажу больше: за день до Бергера скрылся Ширвиндт. Обергруппенфюрер связывает эти события, полагая, что полковник столковался с русскими... Господин адмирал, поймите меня правильно, я не посмел бы... это не допрос, но дело чести вашей и моей...
— Я вас не узнаю. Вы запинаетесь?
— Прошу вас — мне нужны адреса. Все адреса явок Бергера в Женеве, его почтовые ящики, личные шифры — словом, все.
— А если их нет? — медленно говорит Канарис.
— Тогда Кальтенбруннер поднимет вой.
Эрнст уже арестовал его жену, а маленькая Эмми отдана в воспитательный дом. Он совещался с Гиммлером и клянется, что Бергер дал себя перевербовать Ширвиндту, а затем, извлекая двойной барыш, — Лусто.
— Обвинение в измене?
— Оно касается вас... и меня.
— Вас — нет. Успокойтесь, Вальтер. Кальтенбруннер не сказал ничего нового. У него все, кто имел несчастье выпить в моем обществе хотя бы стакан водопроводной воды, государственные преступники, а сам я изменник, враг, лакей англичан и американцев... Бергер — образец офицера, исполняющего долг по кодексу чести!
— Господин адмирал! Дайте адреса. Дайте — мы выйдем на Бергера, и подозрения рухнут.
Канарис выразительно разводит руками, и Шелленберг понимает — это правда: адресов нет. На всякий случай он повторяет:
— Мы оба заинтересованы,— но в голосе его нет ни веры, ни надежды.
— Прискорбно, но я бессилен,— говорит Канарис.— Другого на вашем месте я заподозрил бы в стремлении прибрать подешевле к рукам то, что является личным достоянием начальника абвера и его страховым полисом на черный день. Однако вам мне хочется верить, Вальтер; и тем не менее я вынужден ответить: нет. Бергер всегда готовился сам... Вальтер! Вы можете помочь его семье? Вы поможете ей?
— Да! — уверенно говорит Шелленберг, принимая решение не вмешиваться ни во что.— Ширвиндта поручили мне, и, следовательно, я имею повод...
— А Париж? Вам подчинили Рейнике?
— К счастью.
— К несчастью, Вальтер!
Канарис жует губами, словно разделывается с невидимым перепелиным крылышком,
— Хотите совет друга, Вальтер? Отзовите Рейнике, и без колебаний! Он слишком близок к Кальтенбруннеру, чтобы хорошо служить вам. Впрочем, мне все равно. Я очень болен, Вальтер, — по утрам лежу в ознобе, никак не согрею ноги... Сердце и старость, да?.. И знаете, Вальтер,— хотите верьте, хотите нет — я убежден, что Юстус Бергер, как скороход, опередил меня и сейчас стучит в ворота святого Петра, предупреждая о скором моем приходе. Что вы делаете?
— Стучу по дереву, господин адмирал. Дай бог, чтобы не сбылось.
В шинели, накинутой поверх халата, Канарис провожает Шеллеиберга до шоссе. Зеппль семенит рядом. Старик с собакой — оба умные, одинокие и настороженные.
Канарис вскидывает руку в приветствии; шинель сползает у него с плеча, обнажая острую ключицу.
— Да, Вальтер... Забыл. Последняя просьба. Сегодня я решительно злоупотребляю нашей добротой, но, боюсь, другого случая у меня не будет. Так вот, если Мюллер решится арестовать меня, любым способом добейтесь, чтобы послали вас. Пусть это будете вы!.. Хайль Гитлер!
...Ровно пять месяцев спустя Шелленберг вспомнит этот разговор. 23 июля обергруппенфюрер Мюллер, назначенный Гитлером председателем Особой комиссии по делу о покушении, пришлет его на виллу с приказом об аресте. Канарис встретит его в дверях.
— Я был уверен, что это будете вы! — скажет он с хладнокровной улыбкой.— Спасибо, мой молодой друг.
25. Март, 1944. Париж. Сен-Жермен де Прэ.
Особнячок мадам де Тур в предместье Сен-Жермен де Прэ не принадлежит к числу наследственных владений, и это создает вокруг него маленький вакуум, заставляя мадам страдать втихомолку. На вежливые приглашения, посланные Аннет де Тур, аристократы отвечают отказами, тем более пренебрежительными, что даются они а самой безупречной форме. Лютце практичнее жены и предпочел бесплодным попыткам сблизиться с титулованными соседями знакомства с чинами германской администрации, и скоро особняк де Тур стал чем-то вроде клуба, где бывают военный комендант Парижа генерал Боккельберг, генерал полиции Кнохен из СД, а иногда, если есть время отдохнуть, заезжают военный губернатор Северной Франции и Бельгии Александр Фалькенхаузен и Генрих Штюльпнагель — командующий 17-й армией и оккупационными войсками. Впрочем, все эти господа обременены заботами и собираются под крышей особняка нечасто; обычно на вечерние приемы сюда стекаются чиновники комендатуры, эмиссары Риббентропа и сослуживцы Лютце по «Арбайтсайнзатц».