Кабус-намэ

А если, избави боже, в личных покоях или на пиру кто-нибудь замыслит злое против того царя и случится какая-либо беда, ты должен выполнить правила мужества и человеколюбия, чтобы тот благодетель твой с твоей помощью спасся. Если погибнешь, то отплатишь этим ему за благодеяния и покинешь [мир] с добрым именем, и будет на том господине лежать долг [позаботиться] о детях твоих. Если же спасешься, найдешь доброе имя и кусок хлеба до конца дней твоих.

Итак, если всего того, о чем я говорил, у тебя не будет, то нужно, чтобы хоть большая часть была, тогда ты будешь годиться в царские недимы. Если же ты думаешь, что недимство — это только есть хлеб, да пить вино, да шутить, то низость это, а не, недимство. Хорошенько подумай о недимстве, чтобы эта служба не стала для тебя бедой.

А также, пока ты находишься при господине своем, не забывайся и на царских слуг не заглядывайся. Если кравчий подаст тебе вина, в лицо ему не гляди, склони голову, а когда выпьешь вино, кубок верни, на кравчего не глядя, чтобы господин о тебе чего не подумал. Следи за собой, чтобы не вышло беды.

Рассказ. Слыхал я, что кази Абдалмалику Гаффари[274] Мамун[275] дал должность своего личного недима, так как Абдалмалик был падок до вина и по этой причине был отставлен от должности судьи. Как-то раз на пиру гулям поднес этому кази Абдалмалику вина. Когда тот взял вино, он взглянул на гуляма и подмигнул ему и один глаз немножко прикрыл. Мамун взглянул и увидел это. Абдалмалик догадался, что Мамун этот знак заметил, и так и остался с полузакрытым глазом. Через некоторое время Мамун нарочно спросил кази Абдалмалика: „Эй, кази, что у тебя с глазом?“ Абдалмалик ответил: „Совсем не знаю, он только что вдруг закрылся“.

С тех пор, пока был жив, и в пути и дома, на людях и наедине, дома и на пиру, никогда он не открывал глаз вполне, так что подозрение ушло из сердца Мамуна.

Вот такие способности должны быть у недима.

Глава тридцать девятая

О правилах для писца и условиях письмоводительства

Знай, о сын, что если будешь ты дебиром, то должен ты владеть речью и иметь хороший почерк[276], но не злоупотреблять почерком, а иметь привычку много писать, чтобы становиться все искуснее, ибо:

Рассказ. Слыхал я, что Сахиб Исмаил ибн-Аббад[277] (было это в субботу) что-то писал в диване[278]. Обернулся он к писцам и сказал: „Каждую субботу вижу я в писании своем недостаток, потому что в пятницу не приходил в диван и ничего не писал. Вижу я, что один день оплошности действует на меня“.

Потому-то будь всегда занят писанием чего-нибудь широким четким почерком, а верхние черты чтобы сливались вместе И в письмах, где о многом говорится и полных смысла, слишком длинных речей не применяй, ибо говорят:

А письмо свое украшай метафорами, и притчами, и стихами Корана, и речениями пророка, мир над ним. Если письмо будет по-персидски, не пиши таким персидским языком, что люди не поймут, нехорошо это, особенно такие персидские слова[279], которые не [всем] известны. Не надо так писать никогда, да лучше так и не говорить. А украшения арабского письма известно, как их надо писать. В арабском письме рифма — искусство, очень она хороша и приятна. В персидском же рифма неприятна, лучше ее не применять. Но что бы ты ни говорил, говори высоким стилем, изысканно, послаще и покороче.

Писец должен быть сметливым, знать тайны письменного дела и быстро разбирать загадочные слова.

Рассказ. Так я слыхал, что дед твой, султан Махмуд, да помилует его аллах, написал письмо к багдадскому халифу и сказал: „Ты должен подарить мне Мавераннахр и дать мне на него маншур, чтобы я мог предъявить его людям. Или я покорю область мечом, или же подданные будут повиноваться мне по приказу и маншуру твоему“. Багдадский халиф[280] сказал: „Во всех странах ислама нет у меня более набожных и покорных людей, чем те люди. Избави боже, чтобы я это сделал, а если ты нападешь на них без приказа моего, я весь мир подниму на тебя“.

Султан Махмуд от этих слов нахмурился и сказал послу: „Скажи халифу: ты что же это говоришь? Что я, разве меньше Абу-Муслима?[281] Вот вышло у меня с тобой такое дело, и смотри, приду я с тысячью слонов, растопчу твою столицу ногами слонов, навьючу прах столицы на спины слонов и отвезу в Газну“.

И сильно пригрозил мощью слонов своих. Посол уехал, а через некоторое время вернулся. Султан Махмуд сел [на престол], хаджибы и гулямы построились рядами, а у ворот дворца держали яростных слонов и поставили войско. Затем допустили посла халифа багдадского. Посол вошел, положил перед султаном Махмудом письмо около дести бумаги мансурийского[282] формата, свернутое и запечатанное, и сказал: „Повелитель правоверных говорит: письмо я прочел, о мощи твоей услышал, а ответ на твое письмо — вот это, что написано в этом письме“.

Ходжа Бу-Наср-и-Мишкан[283], который заведывал диваном переписки, протянул руку и взял письмо, чтобы прочитать.

В начале письма было написано: „Во имя аллаха, милостивого, милосердного“, а затем на строке так: „Разве...“[284] и в конце было написано: „Слава аллаху и благословение на пророке нашем Мухаммеде и всем роде его“.

А больше ничего не было написано.

Султан Махмуд и все почтенные писцы задумались, что же значат эти загадочные слова. Все стихи Корана, которые начинаются со слов „разве“, они перечитали и растолковали, а никакого ответа для султана Махмуда не нашли.

Наконец, ходжа Абу-Бекр Кухистани[285] (а он молод был и еще не имел такого сана, чтобы сидеть, и стоял среди недимов) сказал: „О господин, халиф написал не элиф, лам, мим. Господин наш пригрозил слонами и сказал, что прах столицы перевезет на спине слона в Газну. Вот он в ответ господину и написал ту суру, [где говорится]:

„Разве ты не видишь, что сделал господь твой с обладателями слона?“[286]

Это он отвечает на слонов господина.

Слыхал я, что султан Махмуд так расстроился, что долго в себя не приходил и все плакал и стенал, такой богобоязненный он был, и много просил он прощения у повелителя правоверных, а рассказывать об этом долго.

Абу-Бекру Кухистани он пожаловал драгоценный халат и приказал ему сидеть среди недимов и повысил его в сане, и за это одно слово получил он два великих повышения.

Рассказ. И слыхал я также, что во времена саманидов был в Нишапуре эмир Бу-Али Симджур[287]. Он говорил: „Я повинуюсь эмиру и полководцу хорасанскому“, но ко двору не ездил. А был это конец власти саманидов, и не было у них такой силы, чтобы принудить Бу-Али. Потому волей-неволей довольствовались они от него хутбой, чеканкой [имени халифа на монете] и подарками. И был некий Абдалджаббар Худжани, который был хатибом в Худжане. Был он человек, сведущий в законах и хороший писатель, проворный писец, величайший хитрец, муж верного совета и на всякое дело мастер.

274

РК — „Абкара“.

275

Мамун — седьмой халиф из династии Аббасидов, правивший в 813–833 гг.

276

РК — явная описка: хифз — „память“, вм. хат.

277

Знаменитый везир ..

278

Диван — канцелярия, присутственное место.

279

РК — „особенно на персидском „дари“, который не известен“.

280

РК добавляет: „ал-Кадир-биллахи“, т. е. 25-й халиф из династии Аббасидов, правивший в 991-1031 гг.

281

Восстание Абу-Муслима в восточной части халифата привело к падению Омейядов (750) и воцарению Аббасидов..

282

По-видимому, мансури был особенно крупный формат писчей бумаги.

283

Абу-Наср Ахмед ибн-Абдассамад Мишкан — начальник придворной канцелярии (сахибдиван-и рисалат) Махмуда и его сына Масуда. Великий мастер эпистолярного стиля и знаменитый каллиграф. Известный историк Бейхаки — его ученик и помощник — сообщает о нем в своей истории много ценных сведений. Умер в 431/1039–40 г.

284

А-л-м можно читать, как три отдельные буквы, что встречается в начале некоторых сур Корана, но можно читать и а-лам, т. е. „разве не?“.

285

Амид Абу-Бекр Али ибн-Хасан Кухистани — известный писатель и недим султана Махмуда. Его подробная биография в „Хадаик ac-сехр“ (изд. Икбаля), стр. 93–96.

286

Кор. CV, 1.

287

Абу-Али Симджур — один из вельмож саманидов, правивший одно время Хорасаном. О доме симджуридов подробные сведения дает персидский перевод „Тарихи Ямини“, стр. 77–80, 105-164 (указание — у С. Нефиси, 277).