Адаптация

Однажды утром малыш в виде исключения находился дома. У него был жар, важно было не заразить других детей в доме на лугу. Родители оставили его у себя, пока не спадет температура. Мать взяла отгул на работе. Поэтому она положила и его в машину, отвозя младшую в лицей. Дочь села на переднее сиденье, избегая смотреть на малыша. Она услышала, как он с удовольствием выдохнул, когда мать включила радио и машину заполнила музыка. Некоторое время спустя малыш захныкал. Ему было слишком тесно в кресле из-за толстого пальто. Мать остановила автомобиль на обочине, отстегнула ремень безопасности, вышла и открыла заднюю дверь. Высокое рассветное небо, запах росы, мокрого асфальта, щебетание птиц проникли в машину. На фоне розового неба резко чернели горные вершины. Но девочка предпочитала ночь. Она услышала тихий голос матери, отстегивающей ремни безопасности малыша. Их нужно было ослабить. Для этого мать вынула малыша из кресла, но не знала, куда его положить. Ребенок был тяжелый и сползал вниз, мать еле удерживала его одной рукой, а другой пыталась ослабить ремень. Младшая не предложила помощь. Она упрямо сидела на месте, смотрела вперед, на горы, окутанные фиолетовыми испарениями. В конце концов мать обошла маши ну, открыла противоположную дверь, положила туда ребенка и вернулась, чтобы отрегулировать кресло. Дочь она ни о чем не просила. Когда она наконец вернулась на водительское сиденье, у нее на лбу выступили бисеринки пота. Она сделала радио еще громче.

Младшая нашла место, где учили боксировать. Чтобы добраться туда, ей пришлось ехать на велосипеде по главной дороге, что было опасно, но ей это как раз нравилось. Бабушка, которая всегда заботилась о деталях, купила девочке спортивное снаряжение. Шлем на голове, блестящие шорты на бедрах; на террасе внучка показывала бабушке разные приемы, повторяя боксерские выпады и приплясывая (и случайно разбила тарелочку с фруктовым пюре, которое бабушка приготовила для малыша). Внучка рычала, стараясь перекричать реку. Она продолжала свой спектакль, пока не выдохлась. Бабушка, сидя на своем любимом плетеном стуле, зааплодировала, будто в театре. По крайней мере раз в неделю они устраивались вместе перед камином и читали книгу о Португалии. Это была единственная поездка в жизни бабушки. Ее медовый месяц. Она постоянно рассказывала об этом внучке и всегда в конце доставала старую книгу с фотографиями, которая открывалась картой страны. Указывала накрашенным ногтем на южную оконечность. «Каррапатейра», — шептала она. Именно там, в этой деревне из белого камня, на берегу Атлантики, сломался их автобус. Бабушка вспоминала рев океана, ветер, такой сильный, что деревья покорно приникали к земле, низкие домики, осьминогов, которых прибивали к стенам, чтобы подвялить. Она привезла рецепты выпечки, по которым готовила в течение пятидесяти лет, например рецепт апельсиновых вафель, младшая их обожала. Ей нравилось слово «Каррапатейра», она мечтала сделать себе татуировку с этим названием, которое звучало лучше, чем рифамицин.

Однажды после обеда, когда Марта, Роза и Жанин пили чай, девочка вдруг поняла одну вещь. Женщины были умиротворенными. Она чувствовала себя так, словно открыла великую тайну. Она была почти удивлена этим открытием, как тогда, в чудесные былые времена, когда они со старшим братом наткнулись на раков, которых давно искали, — маленькая черная неясная масса, которая двигалась среди гальки на дне реки, вызвала у них огромное изумление. Бабушка подавала чай подругам с их обрывочными фразами и накрашенными синими веками, и они ничуть не удивились присутствию подростка с наполовину выбритым черепом и угольными глазами. Внучка почувствовала, как она отличается от этих пожилых дам. Мягкости и принятия жизни в ней сейчас не было. Она жила в мире растений и «растения», два этих мира были слиты воедино, мир деревьев и мир лежачего малыша. Таково было ее настоящее. Внезапно она почувствовала себя намного старше бабушки. Она резко встала под удивленными взглядами бабушки и ее подруг. Надела наушники, включила на полную громкость плеер и отправилась к горе, в которую стала бить ногами под песню Синди Лопер «I Drove All Night».

По выходным младшая вставала очень рано, потому что привыкла выезжать с матерью ни свет ни заря. Плитки пола были холодными. Она проходила мимо пустующей комнаты малыша, затем мимо комнаты старшего. Надевала длинный свитер и шла во двор. Воздух холодил лицо. Земля дымилась, дыша белыми густыми испарениями. Младшей казалось, что ее память приняла форму этой земли, выпуская клочья воспоминаний, как туман, не способный рассеяться. Только шум реки свидетельствовал о пробуждении, о вечном круговороте жизни. Перед ней круто уходила ввысь гора, у подножия горы вилась дорога. Стоя на мосту скрестив руки, младшая вдыхала воздух. Ей очень не хватало старшего брата, который с удовольствием разделил бы с ней прелесть утренних часов. Она задавалась вопросом, можно ли носить траур по живущему. И чувствовала злость на малыша, который все разрушил. Ее охватывала жалость, смешанная с отвращением, виделся его полуоткрытый рот, она как будто чувствовала его дыхание, слышала, как он ноет, если ему плохо, или пищит, если хорошо. Затем она успокаивалась, все вопросы отходили на второй план. Стоя на мосту, она украдкой вытирала слезы.

«Почему твои подруги, Марта, Роза и Жанин, не осуждают меня?» — «Потому что они грустные. А грустные люди никого не судят». — «Ерунда. Я знаю много грустных и злых людей». — «Это несчастные люди. Но не грустные». — «…» — «Съешь еще апельсиновую вафельку».

С бабушкой случилось то же, что и со всеми пожилыми людьми. Однажды на кухне, где витал запах каштанов и ванили, она упала в своем легком кимоно в обморок, прямо во время завтрака.

Ее нашли поздно утром. Марта, Роза или Жанин — кто-то из них. Через прозрачную входную дверь одна из подруг увидела руку с красными ногтями, рассыпавшийся сахар, осколки разбитой фарфоровой сахарницы. Врачи скорой ничего не смогли сделать. Все уже закончилось за несколько часов до их приезда, сказали они родителям. Для младшей это стало концом света. Как когда-то со старшим братом, который посвятил себя малышу и бросил сестру. Сообщила ей об этом, боясь реакции, мать, вечером по пути домой из лицея, стиснув руками руль и глядя прямо перед собой: «Бабушка умерла сегодня утром». Младшая ответила так, как подсказывало ей сердце. Она сказала: «Нет». Мать, ошеломленная, подумала, что ослышалась: «Что „нет“?» — «Нет».

Иногда сильный шок вызывает вовсе не те эмоции, к которым мы привыкли. Отчаяние превращается в твердость. Так и случилось. Дерзкое поведение, агрессия, гнев — все это мгновенно исчезло, уступив место пронзительному холоду. Ее сердце как будто припорошило снегом. Это произошло совершенно естественным образом. Младшая превратилась в каменную глыбу. Как если бы у нее вырвали сердце, лишили его, уничтожили.

Даже ее походка изменилась. Мы, камни, сразу это заметили. Шаги больше не были торопливыми или нервными, они стали уверенными. Она двигалась мерно, ступала прямо, держала осанку. Открывала двери тоже медленно. Жест, которым она отбрасывала со лба непослушные волосы, перестал быть нетерпеливым, ее рука, казалось, подчинялась строгому плану, захватывала локон, закладывала его за ухо. В ее движениях появилось что-то решительное, лишенное сомнений и эмоций. Метаморфоза стала еще более явной в тот вечер, когда ее отец впервые сорвался. Избыток эмоций может истощить всяческое терпение. С самого рождения малыша отец занимался семьей и домом. Не раз мы, камни, видели, как он молча смотрит на сына, а потом отправляется за чепчиком. Но большую часть времени он шутил и был настроен позитивно. Однажды в канун Рождества он посмотрел на единственный маленький подарок, лежащий рядом с новыми носочками для малыша, и пришел к выводу: «Что ж, неплохо, нет ничего более экономичного, чем ребенок-инвалид». Его жена затряслась от смеха. Только младшая заметила, что отец предпочитает топор бензопиле, когда дело касается колки дров. Она застала его у дровяного сарая: отец совершенно потерял голову, дрожал от гнева, который был ох как ей знаком. Он высоко заносил топор, тяжело опускал его на бревно, рычал, вернее, почти всхлипывал, во всяком случае дочь никогда не слышала, чтобы он издавал такие звуки. Дерево разлеталось на щепки, которые рассекали воздух, как острая бритва. Отец был худощавым, как большинство местных жителей, но в тот момент он походил на огромного мускулистого богатыря. Он вытаскивал всаженный в дерево топор и снова заносил дрожащими руками над головой. Еще однажды она видела, как он борется с зарослями колючек у реки. Там он тоже отказался от кустореза и вооружился простыми ножницами, которыми лязгал с ужасающей скоростью, словно хотел наказать природу. Он неподвижно смотрел в одну точку, сжав зубы, как когда вез ее домой с танцев. Вечером он снова становился веселым и угощал семью луковым пирогом или готовил рагу из кабана. «В нашем краю надо хорошо питаться», — говорил он, а затем рассказывал о последних новостях, о ремонте местного заводика или о старой прядильной фабрике, превращенной в музей. И дочь постоянно тревожилась, поведение отца вызывало у нее неприятное чувство опасности, отчего ей хотелось швырнуть тарелку об стену.