Адаптация

Что происходит в семье, когда в ней рождается ребенок, не приспособленный к жизни? Что делать, если ты один из детей в этой семье? Как полюбить и возможно ли полюбить того, кто никогда не будет таким, как все остальные? Как быть, если часто он вызывает скорее неприязнь, чем жалость? Как вести себя с тем, кто навеки обречен? Деликатно и точно автору удается показать, как проявляется суть каждого из членов семьи в связи с рождением особенного ребенка. Старший брат, который жертвует своими интересами, чтобы защитить малыша, и младшая сестра, которая бунтует и ожесточается, — каждый из них адаптируется в соответствии с конструкцией своего сердца. Равно как и тот, кто родится после, тот, кому предстоит избавить семью от призраков прошлого.

Клара Дюпон-Моно

1

2

3

notes

1

Клара Дюпон-Моно

Адаптация

Сказываю вам, что если они умолкнут, то камни возопиют. Евангелие от Луки, 19:40

Что значит «нормальный»? Моя мать нормальная, мой брат нормальный. Я совсем не хочу быть как они! Бенуа Петерс, Франсуа Скойтен. Тайные города

1

СТАРШИЙ БРАТ

Как-то раз в одной семье родился «неполноценный» ребенок. Несмотря на некоторую уничижительность и уродство этого слова, оно тем не менее вполне реально описывает вялое тело, подвижный, но пустой взгляд. Сказать «поврежденный» было бы неуместно, «недоделанный» тоже, поскольку эти категории вызывают в памяти вышедший из употребления и годный лишь на свалку предмет. «Неполноценный» подразумевает именно то, что ребенок существовал вне функциональных рамок (рука используется для хватания, ноги — для передвижения) и все же как-то участвовал в жизни других людей, не полностью, но участвовал, он был как тень в углу картины, лишняя и в то же время находящаяся там по воле художника.

Сначала семья проблемы не заметила. Ребенок был очень даже красивым. Мать принимала гостей из деревни и окрестностей. Дверцы автомобилей хлопали, из машин выходили люди, разминали ноги. Путь в деревню пролегал по узеньким извилистым дорогам. Всех мутило. Некоторые друзья приезжали с соседней горы, но здесь слово «соседний» ничего не значило. Чтобы попасть из одного места в другое, нужно было сначала подняться в гору, а затем спуститься с нее. Гора накладывала на жизнь свой отпечаток. Порой казалось, что тебя окружают огромные неподвижные волны с зелеными гребнями. Когда поднимался ветер и раскачивал деревья, чудилось, будто это ревет океан. Тогда двор становился защищенным от бурь островом.

Деревянные ворота были мощными, посаженными на черные гвозди. По словам знатоков, то была дверь средневековая, вероятно сделанная предками владельцев, поселившимися в Севеннах много веков назад. Здесь было два дома, а еще навес, печь для хлеба, дровяной сарай и мельница, все это построили по берегам реки, и люди за рулем облегченно вздыхали, когда узкая дорога переходила в небольшой мост и показывалась терраса первого дома, которая выходила на реку. За домом стояло второе строение со средневековой дверью, тут и родился ребенок, и мать распахнула обе створки двери, чтобы встретить друзей и родных. Она предложила немногочисленным гостям настоянную на каштанах наливку, и те с удовольствием выпили по бокальчику, устроившись под деревьями во дворе. Беседовали тихо, чтобы не потревожить спокойно лежащего в переносном кресле ребенка. Он пах апельсином. Казался внимательным и спокойным. Щечки у него были круглыми и бледными, волосы — темными, а глаза — большими и карими. Истинный сын своей земли. Горы выглядели как матроны, присматривающие за креслом, они стояли в реке, а их тела овевал ветер. Земля приняла ребенка, как и всех остальных до него. Здесь младенцы рождались кареглазыми, а старики были худыми и поджарыми. Всё как всегда.

Три месяца спустя заметили, что ребенок даже не лепечет. Большую часть времени он молчал, за исключением тех случаев, когда плакал. Иногда чуть улыбался, иногда хмурился, вздыхал, когда допивал бутылочку, иногда вздрагивал, когда хлопали дверью. И все. Плачет, улыбается, хмурится, вздыхает, вздрагивает. Больше ничего. Он не ерзал. Оставался спокойным. «Инертным», — думали родители, но вслух не говорили. Он не проявлял интереса к лицам, подвесным игрушкам, погремушкам. И главное, его темные глаза ни на чем не останавливались. Казалось, что его взгляд как бы плывет. Зрачки прыгают, следуя за полетом какого-то невидимого насекомого, а затем взгляд снова устремляется в туманную даль. Ребенок не видел ни моста, ни двух больших домов, ни двора, отделенного от дороги очень старой стеной из красного кирпича, возведенной здесь в незапамятные времена, тысячу раз разрушенной бурями или боями, тысячу раз восстановленной. Он не смотрел на гору с ее складками, усаженную огромным количеством деревьев, расколотую рекой надвое. Ребенок как будто ласкал взглядом пейзаж и людей. Но ни на чем не задерживался.

Однажды, когда он отдыхал в своем переносном кресле, мать опустилась перед ним на колени. В руках у нее был апельсин. Она осторожно показала фрукт ребенку. Но большие темные глаза ничего не уловили. Они смотрели на что-то другое. Никто не мог сказать, на что именно. Мать провела апельсином перед его глазами, потом еще раз. Она поняла, что ребенок плохо видит или не видит вообще.

Что сказать о сердце матери, о ее мыслях? Мы, красные камни двора, рассказывающие эту историю, привязались к детям. Мы хотим рассказать их историю. Вмурованные в стену, мы смотрим, как они растут. На протяжении тысяч лет мы были свидетелями их жизни. Дети — это всегда забытая часть истории. Их держат в загоне, как маленьких овечек, скорее отталкивают от себя, чем защищают. Но лишь дети играют с камнями. Они дают нам имена, повязывают ленточки, рисуют на нас, пишут, раскрашивают нас, приделывают нам глаза, рты, волосы из травы, забирают в дом, бросают так, чтобы мы отскакивали от воды, складывают из нас футбольные ворота или железную дорогу. Взрослые используют нас, а дети дают нам иную жизнь. Именно поэтому мы глубоко привязаны к ним. Из благодарности. Мы обязаны им этой историей — каждый взрослый должен помнить, что он в долгу перед ребенком, которым когда-то был. Поэтому именно на детей мы смотрели, когда отец позвал их во двор.

Они тащили за собой пластиковые стулья. Двое ребят. Старший брат и сестра. Темноволосые и темноглазые, конечно же. Старший, девятилетний, стоял прямо, чуть выпятив грудь. У него были худые и крепкие ноги, как у всех детей этого края, покрытые царапинами и синяками, ноги, что привыкли лазать, знали наизусть склоны гор и колючие ветки. Он инстинктивно положил руку на плечо сестре, словно желая ее защитить. Он был горделив, но это высокомерие объяснялось просто тем, что у мальчишки были великие, романтические идеалы, он ставил выносливость превыше всего, и это отличало его от действительно заносчивых людей. Он был упертым, заботился о сестре, навязывал свои справедливые правила многочисленным двоюродным братьям и сестрам, требовал мужества и верности от школьных приятелей. Тех, кто никогда не рисковал или же казался ему трусоватым, он презирал и мнения своего уже никогда не менял. Откуда у него была такая уверенность в себе, никто не мог сказать, разве что сами горы сделали его таким жестким. У нас было много возможностей убедиться в этом: люди рождаются в определенном месте, и часто это место на них влияет.

В тот вечер, стоя перед отцом, старший держался прямо, у него дрожали губы, он чувствовал себя рыцарем. Но то была не его битва. Спокойным голосом отец объяснил, что их младший брат, скорее всего, будет слепым. Что они уже записались к врачу и что месяца через два все будет известно точно. Что слепота — это в некотором роде даже удача, потому что они, брат с сестрой, станут единственными в школе, кто сможет играть в карты, используя шрифт для слепых.