Мизанабим

– Издеваетесь?

– Пытаемся понять.

– Оценить потенциальную опасность.

Братья беззлобно потешаются, но Сом-то видит, как сжимаются кулаки Малого.

Он вспоминает про ключ и послание плеснявки. Птичий труп лежит в кармане. К этому они вернутся потом.

Сначала – никса.

☽ ⚓ ☾

На берегу – узоры водорослей, выброшенных приливом. Обрывки рыболовных сетей и обломки досок, треснувшие раковины, глядящие в небо перламутровым зевом, – всевозможный мусор и гниль.

И она.

Лежит на боку в позе спящей, подтянув колени к животу; плечо ходит вверх и вниз. Дышит.

Хвоста действительно нет. Чешуи тоже. И волосы вполне человеческие: волны тёмных прядей, припорошенных песчаной пылью, закрывают лицо.

Ёршик, всю дорогу подгонявший братьев, замолкает, будто воды в рот набрал. Только пальцем показывает. Вот, мол, находка. А что с ней делать – решайте сами.

Карп и Горчак переглядываются. Оба замирают в нескольких шагах, и только Сом обходит лежащую к ним спиной фигурку. Садится на корточки рядом. Чуть подумав, стягивает через голову рубаху, поводит лопатками под растянутой и посеревшей от времени майкой, укрывает никсу. Проснётся – перепугается ведь. Заорёт на всю округу. Девчонки, они такие. Даже выброшенные на берег незнамо откуда.

Сом с усилием сглатывает. Отводит взгляд от изгиба бёдра и выступающих под смуглой кожей рёбер, от тонкой изящной ладони, прижатой к груди. Там, между ключицами, поблескивает что-то маленькое. Драгоценный камень?

Нет, жемчужина. Необычайно алого цвета.

Он осторожно убирает волосы с веснушчатой щёки. Надо же. Раньше ему только среди рыжих попадались «в крапинку», а у некоторых при всей яркости шевелюры веснушек не было вовсе.

Ресницы дрожат. От прикосновения никса сжимается в комок, словно стремясь защититься… или защитить сокровище у себя на шее.

– Чего замер? – хмыкает Горчак. – Буди уж.

Карп усмехается:

– Не боитесь ведьмы? Она же полукровка та-мери. Гляньте, какая тёмная!.. Нашлёт проклятье за то, что потревожили.

– Ну не-ет, – жалобным шёпотом тянет Ёршик. – Я на такое не согласен. Не хочу! Пускай лучше дочка какого-нибудь генерал-губернатора. Чтоб награду дали.

– Дурень, – заключает Горчак. – Его дочки на островах Окраинной Цепи не валяются. Да и не больно похожа.

– Будто ты его видел!

– Вдруг внебрачная?

– Надо же, какие слова вспомнил. Да если бы…

Вскрик – и спор затихает. Всё трое оборачиваются к Сому, который от неожиданности садится на песок. Потянувшись к жемчужине, он получает крепкий удар по носу, а затем и в плечо.

Большие карие глаза распахиваются, когда девица приходит в себя. Садится рывком и отшатывается, прижимая к груди чужую рубаху. Озирается по сторонам. Взгляд растерянный, но в нём нет страха.

Она оглядывается, замечая мальчишек. Изучает их лица одно за другим. Ни попыток закричать, ни вопроса «где я?» или что обычно спрашивают в таких случаях. Только молчаливое любопытство.

– Накинь. – Сом первым приходит в себя и поднимается на ноги. Кивает на одёжку, которая на щуплой девице сойдёт за платье. Хотя бы других не будет смущать. – Как тебя зовут? Я Сом. Это мои братья. Ты понимаешь имперский?

Она моргает. На миг чёрные брови взлетают, затем сходятся у переносицы, словно никса учится владеть собственным телом. Опускает взгляд и находит горловину. Просовывает руки в рукава. Среди мальчишек раздаётся выдох облегчения. По крайней мере, она понимает. И больше не голая.

– Откуда ты?

Сом говорит мягко. Старается показать, что он не враг. Кем бы ни была незнакомка – никсой или оборотнем, но уж точно не духом, – она выглядит ровесницей Умбры. На год или два младше Сома.

– Из моря? – Покрытые солью губы размыкаются. Голос не тонкий по-девичьи, звучит взросло. Или, может, охрипла после долгого молчания.

– Это вопрос?

– Я не… знаю.

Горчак присвистывает.

– У неё память отшибло.

– Теперь точно не видать награды.

– Да какой там!..

Все трое переминаются поодаль. Сом прикидывает варианты.

– Та-ак, – протягивает он, почесав кончик носа, как делает всегда, строя очередной план перед уловом.

Под носом красуется тонкий порез: старая бритва затупилась, а за новой надо шагать в город – через карантинную заставу. Вернее, подземными тропами, в обход постов и патрулей. Будучи лидером, Сом предпочитает не рисковать лишний раз.

– Вы трое, – он машет рукой, – давайте в Крепость. И про котёл не забудьте. Койку приготовьте… Умбрину. – Глаза Сома на миг темнеют. – И чай, – добавляет он машинально, пытаясь вспомнить, что из трав осталось в жестяных банках, которые он хранит на верхней полке.

Порыв ветра заставляет поёжиться, шевельнув лопатками. Если погода портится, значит, надо торопиться. Подлатать выходы, проверить схроны. Но сначала…

– Поднимайся.

Он протягивает Никсе руку.

Та одёргивает подол рубахи. Отталкивается ладонью от песка и встаёт на ноги, слегка покачиваясь. Сом подаётся вперёд, чтобы поймать, если начнёт падать – вдруг у неё сломано что, тогда придётся на руках тащить, – но нет, девица делает шаг. Затем ещё один. Так неуклюже и одновременно грациозно, как тонконогий жеребёнок. Встряхивает головой, пытаясь избавиться от песка в волосах. Снова поднимает голову, глядя на мальчишек.

– Ну, чего встали? Оглохли? – Сом, очнувшись, прикрикивает на подопечных. Иначе не пошевелятся.

Судя по лицу Горчака, тот собирается отпустить едкую шутку. Понятно, какого толка. Сом красноречиво показывает кулак. Над Ёршиком пусть потешается – до тех пор, пока не переходит границу, – а над ним не посмеет. И так разбаловал младших, скоро на шею сядут.

– Сом, – произносит она, будто пробуя имя на вкус. Получается забавно, с шипящей долгой «с» и почти проглоченной «м» на конце.

Он кивает, провожая взглядом парней. Ёршик всё оглядывается через плечо. Конечно, хочет остаться. Но Сом не дурак. И пускай братья думают что захотят – он объяснит им позже, если их нежданная находка окажется девчонкой из плоти и крови и никем больше.

Тревога селится между рёбрами с того момента, как он касается её. Такое бывает, когда инстинкты настойчиво кричат, предупреждая об опасности, или заставляют в нужный миг «подсекать» во время улова на городских площадях, оставаясь незамеченным, скрытым в гуще толпы…

Сейчас чувство притуплено, будто скользкий ком ворочается в животе. «Доверяй кишкам, – говорил в таких случаях Карп, – если сводит от голода – жри, если от страха – делай ноги».

Что делать с Никсой, Сом пока не знает.

– Так ты… ничего не помнишь? Ни кто ты, ни как здесь оказалась?

– Я помню кое-что. – Она ступает по песку осторожно, перекатывая ступни с пятки на носок, обходя выброшенные морем коряги и острые осколки раковин. – Был шторм, и… – она обрывает себя на полуслове. – Я осталась одна.

Она говорит на имперском языке с заметным акцентом, слегка растягивая гласные и игнорируя окончания. Кроме сомнений ему чудится горечь: она помнит и в то же время не желает помнить. Загоняет внутрь то, что стоило бы отпустить на волю. Знакомая реакция.

Однако Сом не первый раз приводит в семью людей. Он представляет, каково это. Придёт в себя, пообвыкнется и, кто знает, может, ещё будет болтать без умолку, рассказывая о прежней жизни.

А если захочет – уйдёт. Сом насильно никого не держит. За Никсу он чувствует себя в ответе, несмотря на сосущий ком тревоги.

– Ты была на корабле? С семьёй?

Далеко же её забросило. Ни пассажирские, ни грузовые суда не заходят в порт Клифа, и никто не может ответить, сколько продлится карантин. Миножья хворь захватила несколько кварталов, и мосты, соединяющие Внешний и Внутренний круги, подняли, чтобы она не распространилась дальше.

Шагая по левую руку от Никсы, он бросает на неё быстрые оценивающие взгляды. На богачку новая знакомая не похожа. Во-первых, оттенок кожи. Горчак был прав: слишком смуглая. Не тёмная, как у та-мери, но всё же. Волосы вьются густой копной до лопаток. Вся тонкая, изящная, как статуэтка древних богинь из китовой кости, но при этом на руках и ногах отчётливо видны крепкие мышцы. Явно привыкла к физической работе. Или пловчиха – опытная охотница за жемчугом, – потому и выжила, не утонула в шторм.