Станция плененных

Говорю же, звучит двусмысленно, но так все и произошло.

— Успокоился?

Семен сидит спиной ко мне и пролистывает какие-то бумаги, напоминая мне настоящего доктора из районной поликлиники, занятого чем угодно, но только не пациентом. Выделанная ему комнатушка вмещает в себя шесть неудобных и скрипучих коек, на ржавых пружинах которых лежат сбившиеся вонючие матрасы. Чего они только не впитали в себя за годы верной службы, даже думать об этом не хочется. Становится тошно.

В помещении холодно, стены и пол выложены белыми плитками кафеля, напоминая мне помещения морга. А раз так, то я здесь в качестве тела, которое должны разрезать и вывернуть наизнанку?

— Ты ведь понимаешь, что во всем лагере лишь я не желаю тебе зла?

Это как сказать.

— А ты всех своих пациентов привязываешь к кровати ремнями? — спрашиваю я, для наглядности пробуя освободиться. — Не очень-то гостеприимно с твоей стороны.

— Я привязываю лишь тех, кто может навредить себе, — говорит он, наконец-то соизволив ко мне обернуться. — И мне, разумеется. Но ты ведь ничего подобного не планируешь?

Это как сказать.

Если хорошо подумать, то Семен действительно единственный человек в лагере — а, возможно, и во всей Клоаке — кто для других делает больше, чем кто бы то ни был другой. А может, и вовсе человек, который для других делает хоть что-то. Но он на стороне Князя, подстрекатель. А значит, друзьями нам с ним не быть.

— Почему я здесь? — спрашиваю я. — Не припоминаю, чтобы чем-то тебе насолил.

— А с чего ты взял, что ты здесь, потому что что-то сделал?

Вопросом на вопрос отвечать нечестно.

— Потому что за ничего неделанье к койкам не привязывают.

Семен усмехается, мои слова его позабавили.

— Так может проблема в том, что ты как раз-таки ничего не сделал? — Семен откладывает документы в сторону. Он смотрит на меня, что-то обдумывая, а я успеваю передумать сотню вариантов его последующих слов. — Ты не сделал того, зачем тебя посылали на улицы.

Ах вот оно что, нас поймали с поличным. Я пытаюсь что-то сказать, но он жестом руки прерывает мое зародившееся в горле оправдание. И я не нахожу в себе сил, чтобы перебить его. Во рту и горле давно пересохло от жажды, зуд в гортани начинает сводить меня с ума.

— Я знаю, где ты был, — говорит он, и от тона его голоса у меня немеет тело. — И знаю, что видел и что узнал.

Семен встает со своего стула и медленно направляется к койке, к которой я прикован, двигая ко мне стул. Сев напротив меня, он начинает внимательно вглядываться в мое лицо, не то стараясь запугать, не то просто пытаясь понять, тот ли человек находится перед ним.

— О Сергее я тоже знаю, но, признаю, ты куда большая проблема. — Семен разваливается, откидываясь на спинку стула, кладет ногу на ногу и скрещивает пальцы на руках в замок. — Можно сказать, что мне поручили провести с тобой воспитательную беседу.

Ну прям мозгоправ.

— Воспитательную беседу?

— Именно. Никто не позволит тебе сделать то, что ты задумал. Во второй раз. А если считать и то, что сделал твой брат в поисках тебя, то в третий. Вы оба довольно проблемные, и если бы я мог, то сделал бы все от меня зависящее, лишь бы вы двое сюда никогда не попадали. Но прошлое остается в прошлом, и нравится тебе это или нет, но для многих этот город не место их заточения, а их дом.

— Хорош же дом, — усмехаюсь я. — Дома обычно уютно и всего в избытке. А тут кормят непонятно чем и постоянно кто-то умирает. Тебе не кажется, что понятие «дом» у тебя какое-то извращенное?

— Каждому свое.

И в самом деле, каждому свое. Я никогда прежде не задумывался над этим, но сколько в Клоаке «местных» жителей? И где они? В лагере? Есть ли среди «местных» душегубы? Или все «местные» сидят по подвалам? Наблюдают за нами через камеры и препарируют «горожан»?

Но зачем им это?

Почему они это делают?

— Ты должен был искать то, что тебе сказали искать и не совать нос туда, куда не следует. Но ты как и прежде поступаешь по-своему.

— Ничего не могу с собой поделать, дрянский характер. Говорили что весь в бабушку, вот только я ее в живых не застал, не знаю, брешут, возможно.

На этот раз Семен никак не реагирует на мои слова. И я решаюсь на шантаж. Может, он и не самый худший человек в лагере, но и у него есть парочка секретов, о которых лучше никому не знать.

— Ты ведь тоже полез туда, куда не следовало, да?

Как изящно он изгибает брови, так театрально, словно актер на сцене.

— Не понимаешь о чем я? — Приходит мое время усмехаться. — Я говорю о Нине. Что Князь с тобой сделает, когда узнает, что ты приходил к ней в «Рай», а после этого она сбежала, прихватив с собой подружку? А еще ты приводил ее в тот подвал, к кудрявому мужику, препарировавшему «горожан». Вряд ли неофитам можно туда спускаться.

А-а, кстати. Что там Нина говорила мне о подстрекателе из ее поезда?

— Это ведь ты позволил ей доехать до конечной станции, чтобы она получила десять жетонов. Так?

Лишь на секунду я замечаю в его глазах испуг. Короткая вспышка, расширившиеся зрачки, а после все как и за мгновение до этого. Вот это выдержка, даже завидую. Одно лишь отличается, выражение его лица. Оно стало каким-то острым, чересчур выраженным в скулах и подбородке.

— Это шантаж или ты решил меня припугнуть? — Семен говорит еще более безразлично, чем в начале нашего разговора. — Я ведь уже говорил, что не желаю тебе зла? Мое отношение к тебе может измениться, и тогда ты пожалеешь о том, что вообще решил показать характер.

— Это угроза?

— Предупреждение.

— Значит, Князь о Нине не знает?

Не отвечает.

— Не пойми меня неправильно, — говорю я поспешно, словно нарочно, — у меня и в мыслях нет доносить на тебя. К тому же мне хватает мозгов чтобы понять, что с единственным врачом в лагере Князь ничего не сделает. Но вот остальные… Если пустить по лагерю слух, что кому-то помогают выбраться на поверхность, многие разозлятся.

— Собираешься учинить очередное восстание?

— Заметь, в прошлый раз не я его начал.

— Но ты его активно поддерживал. И сбежал, как трус, когда понял, что остался с проигравшими.

Вспоминать не хочется, но так и было. Если бы заранее знал, что ничего хорошего из того бунта не выйдет, то предпочел бы отсидеться в стороне.

Семен встает со стула и направляется к своему столу.

— Правда стоит отдать тебе должное, — говорит он, — ты кое-что успел прихватить с собой, чем доставил нам некоторые хлопоты.

Чего он там делает?

Пытаюсь разглядеть, но ничего не выходит. Нехорошее у меня какое-то предчувствие.

— И я предполагаю, что этого у тебя на руках уже нет.

Он не оборачивается, чтобы увидеть мою реакцию. Все и так становится понятно по повисшему в воздухе напряжению.

Ну конечно же…как я мог ни разу об этом не задуматься? В городе куча работающих камер, я стащил у Князя дорогую вещицу, и за все то время, что я скрывался от него, меня никто не выследил и не нашел. Я считал, что в этом лишь моя заслуга, что это я такой крутой и удачливый. Но вот оно как получается, меня просто не искали должным образом.

Меня не искали люди, которые могли или хотели меня найти.

— Не бойся, я не собираюсь доносить на тебя, — повторяет он только что сказанные мной слова. — Мне, в принципе, нет дела до игр Князя в Господа Бога. Если ему так хочется быть на вершине мира, то пусть там и сидит. Но я не позволю тебе мешать моим собственным играм.

Наконец-то я вижу то, чем он занимался у своего стола.

Семен светит шприцом, наполненным какой-то жидкостью на свет, и выпускает из него пузырьки воздуха. По длинной тонкой игле стекает прозрачная капелька раствора, а я чувствую, как у меня на висках образуются капли пота. Дергаюсь, пытаясь освободить руки и ноги, но ремни крепко стянуты, придавливая меня к матрасу.

— Я ведь сказал, что не собираюсь причинять тебе вред, — уже как-то устало произносит Семен, заметив мою нервозность. — Это успокоительное, прекрати дергаться.