Станция плененных

Как жаль, что мысли редко становятся материальными.

Князь подает признаки жизни, открывает глаза и морщится от яркого света потолочной лампы, прикрывая ладонью глаза. А после садится ровнее и смотрит на меня исподлобья. Не могу не подметить его усталый вид, некую нервозность и тени, что опускаются на его лицо, делая и без того бледную кожу, давно не наслаждавшуюся солнечными лучами, еще бледнее. Словно мел. Что, княже, мучаетесь мигренью? Или что-то произошло за время нашего отсутствия? Но люди в лагере не выглядели чем-то обеспокоенными. Значит, что-то произошло внутри руководящего состава? Интересно, чем сейчас заняты Дмитрий и Семен?

— Оставьте нас, — махнув рукой моим конвоирам, произносит Князь.

И те без промедлений подчиняются.

Какая преданность. И все же…

Как же странно, думаю я, убеждаясь, что дверь за ними плотно закрылась, не оставляя и щелки для того, чтобы за нами подглядели или подслушали. Какая самоуверенность, эта преданность. Или глупость? Так ли безопасно оставлять нас наедине? Неужели Князь не видит во мне угрозы? Или у него где-то припрятано оружие? У меня автомат отобрали сразу же, как только я вошел в лагерь, так что против огнестрела я с голыми руками не пойду. Но все же. Руки мне не связали, на колени не поставили. Я все еще пленник? Или уже гость?

— Как погулял? — спрашивает Князь таким тоном, словно что-то знает.

Но я хорошо его выучил за то время, что был в лагере.

Меня этим не провести.

— Аптеку не нашли, так что без аспирина, — говорю я, вызывая на его лице кривую усмешку.

— Смешно. За брата не переживаешь?

— А уже есть повод?

При упоминании Саши в груди все болезненно сжимается, но виду показывать нельзя, Князь этого и добивается. Он словно опытный кукловод держит всех нас на своих лесках, дергая за нужные нити в тот момент, когда ему это выгоднее всего. Он знает, что Саша — мое слабое место. Он будет шантажировать меня им, лишит меня возможности разговаривать с братом и даже просто видеться с ним. Как же мне узнать, где он его держит? Никто ведь не скажет, даже если я спрошу. Может, Сереге удастся что-то разузнать у Маши? Хотя вряд ли. Она занимается детьми, ни с кем из лагеря почти не контактирует. Откуда ей знать о Саше?

Черт.

— Это ты мне скажи, есть ли уже повод переживать за твоего брата? — Князь продолжает сидеть, но его неприятно пронзительные глаза внимательно всматриваются в мое лицо. — Я думал, мы договорились.

Не ведись на его провокации, Костя. И не разговаривай сам с собой, когда от каждого твоего вздоха и невольной судороги на лице может зависеть жизнь брата. Он просто играется, пытается понять, утаиваю ли я что-то, ведь он ничего не знает. Для этого он нас с Серегой и разделил. Может, Серегу сейчас допрашивает Дмитрий? Допустит ли это Князь? Что бы кто-то занял его место. Сыграл его роль.

— А мы договорились, — утверждаю я без тени сомнений. — Найду твой центр управления, и ты нас отпустишь. Разве не так?

Таков же уговор.

Молчит.

— Мы искали его, — продолжаю я, выбирая себе оптимальное место для проведения переговоров. У стены рядом со шкафом, откуда виден весь кабинет. — Но прости уж, что за день я не сделал того, что твои душегубы не сделали и за несколько лет.

Опять молчит. И это начинает напрягать.

Я уверен, что за нами не следили, пока мы были в городе. Но мог ли кто следить за нами иными способами? Имеет ли Князь доступ к камерам? Видел ли он нас, заходящих в мастерскую Митяя? А в тот подвал? Может, тот мужик доложил ему о нашем визите? Нет, вряд ли. Мне кажется, что доступ к камерам — это что-то особенное, привилегированное. А Князь, каким бы Богом и царем себя не считал, на деле таковым не является. Так же сказал Митяй?

А если не он, то кто?

Пытаюсь перебрать в голове все возможные варианты, на ум приходят несколько человек, но… Как же все запутано. У самого уже от усталости и голода начинает болеть голова. Свалить бы побыстрее из этой помойки и забыть эти два года как страшный сон.

— Где вы сегодня были? — наконец задает Князь вопрос, который должен был задать мне сразу же при моем появлении.

Я в подробностях рассказываю о местах, которые облазил задолго до сегодняшнего дня. Мог ли он об этом знать? Мог. Но ведь сам же дал нам карты с белыми пятнами. Не моя вина, что я их закрасил раньше душегубов. Серега должен будет говорить то же самое. Интересно, наши рассказы будут выглядеть как заранее заученные тексты? Об этом стоило задуматься раньше.

Князь слушает меня внимательно, периодически кивает, задает наводящие или уточняющие вопросы, прощупывая мою ложь на подлинность, и все это время не сводит с меня глаз. Что, так соскучился по мне? Не понимаю я всей этой прелюдии. Определенно же хочет под конец сделать какую-то гадость. Возможно, с большой вероятностью, это будет связано с Сашей. Черт.

Угораздило же младшенького так мне поднагадить.

Свой доклад я заканчиваю на словах о том, что ничего интересного или полезного для лагеря мы не нашли. Смею за выполнение работы потребовать еду и отдых, но на лице Князяникаких эмоций. Не понятно, о чем он думает. И думает ли в этот момент о чем-то вообще? Может, действительно мучается от головной боли, а тут я, как бельмо на глазу, стою и раздражаю его одним своим видом.

— Ясно, — ставит он точку в моем рассказе и, добавляя чуть громче, зовет обратно мой конвой. Как я и думал, все это время они стоят за дверью и ждут, когда их позовут. — Отведите его к Семену.

Чего?

Мое удивление не скрыть. Что это значит? Зачем к Семену? Что я там забыл?

— Беспокоишься обо мне? — спрашиваю я, пытаясь понять, в чем подвох. — Не стоит, это лишнее. Пусть Семен тратит свои микстуры и латает лишние дырки твоим душегубам. Нет никакой надобности тратить на меня его медицинские ресурсы.

Не хочу я к Семену.

Пусть я ранее и говорил, что из всей этой тройки «Князь — Дмитрий — Семен», Семен кажется мне самым адекватным и здравомыслящим, но это не значит, что после вылазки в город я рвусь к нему навстречу. К тому же…пусть и прискорбно это осознавать и признавать, но видеть его мне не хочется и по еще одной причине, которая ко всему этому не имеет никакого отношения, но вызывает в груди вполне понятный мне жар.

Но Князь опять молчит. И просто смотрит на меня.

Черт.

— Костя, я думал, что мы договорились, — произносит он и выпроваживает нашу тройку.

Меня вновь берут под руки и выталкивают из кабинета Князя.

Я знаю, куда меня отведут, и что это место не самое страшное в лагере я прекрасно осознаю. Бояться мне нечего. Из обители Семена с завидной регулярностью возвращались обратно к повседневным в рамках этого подземного мира, делам. Но я не понимаю, для чего меня туда отводят. Ведь я не ранен. Пытаться сейчас вырваться — бессмысленно. Лишь зря потрачу силы, которых и так почти не осталось. При этой мысли у меня урчит в животе. Чувство голода. Как же давно я не чувствовал его по-настоящему.

Или же это все-таки страх?

И злость.

А еще немного раздражения.

И, возможно, толика ревности.

Никак не могу выкинуть из головы картинку из монитора, увиденную в мастерской Митяя.

Черт.

Восьмая камера — Лазарет

Ладно, пожалуй, стоило найти в себе силы и попытаться вырваться, пока такая возможность у меня была. И нет, я не жалуюсь. И не пытаюсь найти виноватого в том, что сейчас происходит, просто… Стоило найти в себе силы. Обычная констатация факта. Кожаные ремни, туго затянутые на запястьях и щиколотках, к моему удивлению, совершенно не жмут. Как бы это описали в дамских романах категории «R»? Эти ремни меня нежно оплетают. Да, теперь я понимаю, каково это. И надеюсь, что это в первый и последний раз, когда я оказываюсь в таком недвусмысленном положении.

Но как же так получилось?

Наверное, сил у меня и правда не остается после столь долгих и изнурительных издевательств над моим телом. Когда я ел в последний раз хоть что-то, что действительно может в сжатом от недоедания желудке переработаться в энергию, которой будет достаточно для вылазок в город и попыток отбиться от мужиков, затаскивающих тебя на кушетку?