Станция плененных

Какая наглость.

— Кто первый?

Мы одновременно выбрасываем вперед кулаки и, проговаривая считалочку «цу-е-фа» лишь губами, за один ход решаем, кто из нас двоих больший неудачник.

Разумеется это я. Никогда не любил эту игру.

Я уже имел удовольствие поползать по местным подвалам, и все они оказывались как под копирку темными, сырыми и вонючими. И ничего интересного в них кроме труб не оказывалось. На этот же раз я будто попадаю в лабораторию из фильма ужасов. Где-то шумит генератор, по полу змеями тянутся толстые провода, работают компьютеры. На металлическом столе со свисающими вниз кожаными ремнями застывшими ошметками, размазанными по полу, скоплена какая-то слизь.

Серега хлопает меня по плечу и кивает головой в сторону дальней от нас стены. Там, роясь в каких-то бумагах, стоит мужик в белом халате. Что такого интересного написано на этих листах, что он нас до сих пор не заметил?

Я снимаю с плеча автомат, передергиваю затвор и только звук этого щелчка наконец-то заставляет мужика поднять от бумаг глаза.

— А?.. — только и может вымолвить он, поправляя свои очки.

— Без глупостей, — говорю я, делая несколько шагов к нему навстречу. — У меня нет желания разбрызгивать твои мозги по всему подвалу. Понятно?

Мужик выглядит растерянным, он как-то по-глупому смотрит на Серегу, словно прося его дать какие-то разъяснения по поводу того, что сейчас происходит.

— Я так понимаю, вы не от Дмитрия?

Дмитрия? При чем здесь он?

— А как выглядят те, кого он сюда посылает? — спрашивает Серега.

— Они…не направляют на меня оружие, — говорит мужик, храбрясь и стараясь держать спину ровнее. — Во всем остальном вы вполне схожи. Что неудивительно, учитывая тот факт, что вы из лагеря. А раз так, то позвольте спросить, что душегубы Князя забыли в моей лаборатории и по какой причине решили зайти в дом?

Я прислушиваюсь к окружающим меня звукам, боясь того, что те великаны вернутся и свернут нам шеи своими огромными руками. Но единственное, что создает в подвале шум, это тарахтящий генератор, благодаря которому, как мне кажется, здесь есть электричество.

— И не мог бы ты опустить автомат? — добавляет моя мишень, вновь поправляя съехавшие на нос очки. — Направлять оружие на безоружного человека, по меньшей мере, грубо. Тем более я — человек науки, и придерживаюсь в жизни доктрин пацифизма, все можно решить миром, просто поговорив.

Я перевожу взгляд на металлический стол с ремнями. Он прослеживает за моим взглядом и спешит оправдаться:

— Это не для людей!

— Да? А для кого тогда?

Только сейчас в мою голову приходит мысль, что труп, который те великаны вынесли из подъезда, вполне мог находиться на этом самом столе. Но что тогда это за слизь? Неужели…

— Это был «горожанин»? — угадывая мои мысли, спрашивает Серега. — Они вынесли отсюда тело «горожанина»?

Мужик качает головой, но мы с Серегой понимаем, что это отрицание направлено не на наш вопрос.

— И почему я должен кому-то что-то объяснять?.. То Семен со своей девчонкой, то теперь вы…

Семен с девчонкой?..

— Нина рассказала нам об этом месте, — второпях говорю я и, замечая в глазах мужика удивление, добавляю: — Семен не сказал? Она сбежала.

— Сбежала? Из города?

— Да, на поверхность.

— Прошла по дороге, выложенной из желтого кирпича, — говорит Серега. — В лагере становится неспокойно, и перед тем, как сбежать, Нина рассказала нам об этом месте.

— Вот как… — Мужик чешет свой кудрявый затылок, и я перестаю чувствовать тревогу. — Вот как значит… А я-то думал, чего Семен такой расстроенный в последний раз пришел? Сбежала-таки значит. Рановато, конечно, ну что ж…везучая девчонка оказалась.

Я опускаю дуло автомата к полу, но на всякий случай палец с пускового крючка не убираю.

— А вы-то чего сюда пришли? На «горожанина» вблизи посмотреть захотелось?

Мы с Серегой переглядываемся и киваем.

— Так помер он, пришлось избавиться. — Он машет рукой и направляется к компьютеру. — Мне новый нужен, вот и решил, что Дмитрий вас ко мне отправил, чтобы вы мне отловили одного для продолжения эксперимента. Где ж его подручные?.. Опаздывают что-то…

Меня посещает идея.

— А где их брать? «Горожан».

Серега смотрит на меня как на умалишенного.

В чем дело? Сам же говорил не так давно, что нужно устроить саботаж. Так может, начнем с того, что разузнаем, где взять саботажную силу?

— Добровольцами вызваться хотите? — удивляется мужик. — Впервые с такими сталкиваюсь.

— Да не, нам бы узнать просто.

— Не то вдруг пока по городу лазать будем, — подключается Серега, — нечаянно наткнемся на них. Нехорошо получится, если выпустим их откуда-то. Вы так не считаете?

— И то верно… Почему раньше никто об этом не подумал?

И он рассказывает нам о том, о чем вряд ли известно хоть одному среднестатистическому душегубу в лагере. Остается только узнать, кому же все-таки об этом месте так же известно?

Седьмая камера — Голод

Когда мы возвращаемся, на улице начинает темнеть.

Я знаю, что роли дня и ночи в Клоаке играют потолочные панели, но не могу избавиться от ощущения, что все здесь настоящее. Мой организм, мое тело, мои рецепторы, все это давным-давно обмануто искусственным светом. Помню в первые дни, я никак не мог заснуть «ночью», потому что тело говорило мне, что сейчас день. И наоборот, днем я клевал носом. Тоха говорил, что все это из-за стресса, что время в Клоаке то же, что и на поверхности. И я пытался верить, потому что это было единственным, что мне оставалось делать в той ситуации.

Лишь позже я узнал о панелях и о том, что они ненадолго вышли из строя. Поэтому мое тело ни в чем не было виновато, внутренние часы как могли подсказывали мне, что все вокруг — одна сплошная ложь. Но если сейчас задуматься над тем, над чем я должен был думать еще тогда, то кто же починил панели в те дни? Не могли же они просто взять и вновь начать нормально работать?

И кто их чинит сейчас, кода они периодически барахлят?

Лагерь встречает нас с распростертыми объятиями, если бы наше возвращение можно было охарактеризовать как нечто торжественное. Ведь многие выходят нам на встречу. Но если говорить точнее, то нас с Серегой хватают, не успеваем мы пересечь порог главных ворот, и разделяют, оттаскивая в разные стороны. Не удивлюсь, если таким образом Князь намерен узнать у каждого из нас по отдельности, как прошел наш день. И благо для нас, что я все-таки довольно сообразительный и историю нашего с Серегой небольшого путешествия оговорил со своим компаньоном заранее.

Нельзя, чтобы кто-нибудь узнал о наших находках раньше времени.

Ведь если все получится…

Если все удастся…

У нас появится шанс сбежать.

— К чему все эти сложности? — спрашиваю я у своих конвоиров, крепко державших меня под руки, словно я злодей-рецидивист. — Я знаю, куда идти.

Они молчат, возможно, им запретили со мной разговаривать. Но это, может, и к лучшему. Потому что говорить с ними тем тоном, каким бы я хотел с ними говорить, мешает образовавшийся в горле комок. Я ощущаю на себе десятки заинтересованных взглядов и против воли съеживаюсь, злясь на весь белый свет. Чувствую себя преступником, которого наконец-то поймали и теперь ведут на виселицу. А перед этим выставляют на всеобщее обозрение честному народу — позор. Мол, посмотрите на это ничтожество. Если не хотите оказаться на его месте, живите по местным законам, склоняйте головы и падайте ниц перед Князем.

Мерзость.

Отвратительное чувство.

Но как оказывается, десять минут позора перестают мной ощущаться и даже забываются, стоит только мне оказаться в кабинете Князя. Меня и в самом деле приводят к нему первым, Князь сидит, вальяжно развалившись в кресле и закинув голову вверх. На какую-то долю секунды мне кажется, что он мертв, но после я замечаю, как вздымается от дыхания его грудь и мимолетная радость проходит. А как бы все стало проще, если бы Князь действительно умер от какой-нибудь внутренней недостаточности.