Страница 5 из 14
Глава 2
Ночную тишину рвёт в клочки взрыв снаряда. Какого хрена⁈
Ни мы, ни японцы — не любители палить из пушек в темноте.
Судя по звуку, снаряд прилетел с изрядным недолётом.
Не успеваю об этом подумать, как грохает второй разрыв — на сей раз перелёт.
Твою дивизию! Это ж классическая артиллерийская вилка…
— Уходим с позиции! — командую я.
Бойцы действуют слаженно, мы быстро покидаем импровизированный лагерь в лесу и, надо сказать, вовремя: через минуту снаряды начинают рваться там, где мы только что находились, а ложатся они очень даже густо.
Интересно, как это японцы смогли нас засечь, подтянуть батарею, а потом ещё и открыть огонь и явно с корректировщиком?
Времени на выяснение нет, спешно уходим под густое прикрытие деревьев.
Отмахав с полдюжины вёрст, делаем первый привал, заодно принимаю доклады от унтеров: двухсотых и трёхсотых по счастью нет, имущество тоже не растеряли.
С обоими прикомандированными к отряду офицерами: Маннергеймом и Вержбицким — тоже полный порядок.
— Легко отделались, — резюмирую я.
Артиллерийская канонада смолкает, начинается активная пальба из винтовок и ручных пулемётов.
Сдаётся мне, что японцы ещё не в курсе, что мы покинули лагерь, но как же мы проспали их разведку?
Зову к себе часовых, устраиваю допрос с пристрастием.
Учитывая, что ночью на часах стояли не обычные бойцы, а казаки-пластуны, у которых просто сверхъестественное чутьё на неприятеля, удивительно, что они проморгали «джапов».
— Вашродь, крест целую — не было никого! — клянётся старший из них.
— Так и есть, вашбродь, мы б никого к нам близко не подпустили, — уверяют остальные.
Хреново… Есть вероятность, что по нашим следам пустили какую-то неведомую «зверушку», то есть демона, с которым прежде не доводилось сталкиваться.
Только так я могу объяснить этот обстрел.
— Господин ротмистр, — странно подмигивает мне Лукашин-старший.
— Чего тебе?
— Надо б поговорить… По секрету.
Отпускаю часовых, внимательно смотрю на характерника.
— Слушаю тебя, Тимофей.
Тот мнётся.
— Вы, наверное, мне не поверите…
— Тимофей, что ты ломаешься как девица на выданье… Говори, коль начал.
— Я насчёт этого ляха — штабс-капитана, — решается казак.
— Вержбицкого? А что с ним не так? — удивляюсь я.
Особых претензий к поведению поляка у меня нет, палки в колёса не ставил, вёл себя вполне достойно, сражался наравне со всеми. То, что малость кровожаден… Так война, дери её за ногу. Противник по нам не пуховыми подушками насыпает. Любой озлобится.
— Что-то с ним не то, господин ротмистр.
— А поконкретней можно? — настроение у меня не очень и я невольно начинаю кипятиться.
Не уверен, что он знает значение слова «конкретно», однако по смыслу догадаться можно.
— Ребята-часовые говорят, что за последние два дня видели, как он несколько раз выходил за расположение. И сегодня, перед тем, как нас японцы накрыли, тоже куда-то отлучался.
Я задумываюсь. Действительно, припоминаю что-то такое. Но вообще криминала в этом не вижу. Во всяком случае, пока.
— Спасибо, Тимофей! Учту!
Характерник степенно кивает и удаляется по своим делам.
На войне легко стать параноиком, по себе проходил. Тем более когда ситуация складывается не в твою пользу. И это не ты насыпаешь, а тебе.
И всё-таки, не будь этого артиллерийского обстрела я бы, пожалуй, не придал большого значения словам Лукашина-старшего, мало ли по какой причине Вержбицкий оставлял лагерь. По большой нужде, к примеру.
Некоторые люди, даже в армии, бывают весьма стеснительными, не желают тужиться в присутствии других.
Или он таким образом проверяет часовых.
Спросить напрямую?
Тоньшее надо, ротмистр, тоньшее.
Собираю очередной военный совет, на котором присутствуют все офицеры: то бишь я, тролль в хорошем смысле этого слова и Вержбицкий. Тема простая как лом в разрезе: дальнейшие действия.
Излагаю родившийся экспромтом план — огорошить японцев. Привыкший к моим нестандартным подходам барон не удивляется, а Вержбицкий задумчиво трёт красивый лоб.
— Поясните, господин ротмистр… Я вас не понимаю.
— А чего тут непонятного? — пожимаю плечами я. — Неприятель думает, что мы уходим к своим, может прикинуть маршрут нашего движения и сработать на опережение. А мы сделаем финт ушами: выйдем ему навстречу. Думаю, этого он меньше всего ожидает. На нашей стороне будет фактор внезапности…
— Попахивает самоубийством, — изрекает штабс-капитан.
— Это единственный способ избежать горячего приёма у врага. Нас ждут впереди, а мы ударим по авангарду японцев, уничтожим его и зайдём с фланга.
— А вы — рисковый, — смеётся в усы Маннергейм. — Согласен с господином Вержбицким, ваш план — лучший способ свести счёты с жизнью и загубить отряд, но… всё-таки в нём что-то есть, и я, пожалуй, его поддержу. К тому же, вы — командир, последнее слово за вами. Желаю всем нам удачи!
Слова барона не доставляют большой радости поляку, но он вынужден сдаться.
— Вынужден подчиниться, но, учтите, вы отвечаете не только за себя, но и за других. И да, оставляю за собой право отметить в рапорте на имя командира полка ваши безрассудные действия.
Маннергейм шарахается от него, как от обделавшегося японского лейтенанта. Боевые офицеры всей душой ненавидят, когда кляузничают начальству.
Я спокойно развожу руками.
— Разумеется. Поступайте как велят ваш долг и совесть.
— Когда выдвигаемся? — уточняет тролль.
— Тянуть не будем. Ночью, часа в два снимаемся с места и выдвигаемся на противника. Надеюсь, застанем их врасплох. Желаю вам приятного отдыха, господа офицеры! Как понимаете, ночью будет не до сна.
На этом совет закончен, я делаю вид, что отправляюсь доводить приказ до подчинённых. Отхожу на метров пятнадцать и замираю за огромным валуном. За спиной тут же возникает характерник — всё, как договорились.
Встречаю его тихим кивком.
Поначалу поведение Вержбицкого не вызывает подозрений, он просто лежит и дремлет, набираясь сил перед ночным боем. Вид у штабс-капитана абсолютно безмятежный. Глядя на него так и хочется зевать.
Рядом дремлет барон, глубоко надвинув фуражку на глаза.
Везёт людям, никаких тебе забот и проблем, это я тут играю в контрразведчиков — штатный «молчи-молчи» нам не положен, потому и обходимся своими силами.