Страница 26 из 43
10) рудниках,
11) рудах,
12) разведках,
13) трактах и дорогах,
14) копях,
15) торфяниках и
16) населении.
Дальше идет самый словарь — настоящая краеведческая энциклопедия, в которой не менее тысячи поясненных слов. Да еще как поясненных! Городу Алапаевску, который еще назывался Нейво-Алапаевском, отведено три страницы. И на них почти все, что нужно было сказать об этом «заводе» и одновременно «заштатном городе», в котором было два управления: городская управа со старостой и волостное правление.
Особенно подробно останавливается автор на описании действующих рудников. О полезных ископаемых — то кратко, то подробно (каменному углю, например, посвящено четыре страницы). Отдельно — о копях камней-самоцветов. Населенные пункты тоже описаны одни кратко, другие подробно. Любопытно, что к слову «Постройки» отведено три страницы. Для историка быта здесь драгоценнейший материал!
Материал подан в словаре «по-хозяйски»: с цифрами, хозяйственной оценкой многих объектов, с историческими справками и ссылками на документы: «Доклад Новицкого в Главную контору», «Справочная книга Главной конторы» и другие. Знакомясь с этим словарем, приходишь в настоящий краеведческий восторг: вот кому и чему надо бы и нам теперь подражать! Такие бы словари для каждого административного района…
Конечно, создан такой словарь не ради «интереса», а для служебного пользования. И автором книги был, по всей вероятности, горный инженер или опытный техник, хорошо знающий алапаевские заводы и закрепленную за ними огромную лесную дачу.
Поскольку книга издавалась для служебного пользования, тираж ее был небольшим — разве что 100—200 экземпляров.
«Словарь» подарил мне известный в свое время алапаевский краевед Григорий Александрович Булычев, ныне покойный. А есть ли еще экземпляры этой книги в самом Алапаевске? Нет, кажется, ее и в наших библиотеках.
В 1903 или 1904 году мой земляк по Шадринскому уезду и соученик по семинарии Словцов каким-то образом попал в заведование ученической библиотекой. Годами он был старше меня, ра́звитее, учился классом выше и имел какие-то связи в Перми. Недаром я видел у него в библиотеке нелегальные книжки — «Хитрая механика», «Как мужик у всех в долгу остался» и другие. Он-то однажды и подарил мне на память брошюрку с заглавием «По-американски» автор ее скрылся под псевдонимом «Прозорливый».
Я все годы хранил брошюрку и как подарок, и как книжечку вообще. И не раз задумывался — да кто же это такой Прозорливый?
Рассматривая книжечку сейчас, вижу, что хотя в ней помечено 13 страничек, но текст начинается с третьей, а обложки никакой. Между тем титульный лист когда-то, вероятно, был, если счет страниц ведется с него. Но в обычном печатном листе насчитывается 16 страниц, значит, у брошюрки не хватало четырех страничек. К сожалению, последний листочек, где обычно печатаются выходные данные, был оборван, и поэтому моя книжечка оказалась «беспаспортной», но, конечно, не старше 1903—1904 годов.
Начинается рассказ так:
«Старого холостяка, отставного майора Сергея Ильича Переверзева, знал и боялся весь N-ск от мала до велика. Правда, крошечный провинциальный городишко N-ск, затерявшийся в глуши одной из горных губерний России, не мог похвастаться многочисленностью обитателей, зато каждый из них старался объясниться с майором так изысканно вежливо, точно тот и другой жили не в глухом русском провинциальном городке, а в Версале, при Людовике XIV… У майора была одна болезненная слабость — страсть к сутяжничеству. Он готов был судиться за каждое сказанное ему необдуманное слово, за каждый брошенный на него косой взгляд, за недовес нескольких ягод в фунте, которые он уничтожал ежедневно после обеда летом, и за темное пятнышко на яблоке — его десерт зимой…»
Дальше рассказывается о том, как обсчитали майора за купленный в рассрочку у банкирского дома выигрышный билет — вместо десяти рублей записали пять, и это вызвало целый поток «запросов» майора. Банкирский дом привлекли к суду. Дело получило широкую огласку, чему банкир был только рад, как даровой рекламе, принесшей его фирме большие барыши…
Заканчивается рассказ так:
«И пока банкир хохотал мягким баритоном, самодовольно поглаживая свою остроконечную бородку, управляющий вторил ему почтительным тенорком, захлебываясь и приговаривая:
— По-американски… по-американски… по-американски!..»
Кто же все-таки был этот Прозорливый?
Я справился в словаре псевдонимов Масанова, но Прозорливого там не нашел. Но вот в конце ли 1963 или в начале 1964 года газета «Советская культура» совсем маленькой заметкой сообщила, что рассказ «По-американски» принадлежит А. П. Чехову. Это меня устраивало: и стиль рассказа, и псевдоним — так похожи на чеховское! Однако другие исследователи творчества Чехова не согласились с этим утверждением. Так и остается неясным — кто же был автор рассказа.
Ленинградская публичная библиотека имени Салтыкова-Щедрина сообщила в ответ на мой запрос, что у нее имеется два экземпляра рассказа Прозорливого и оба издания 1899 года с одинаковым числом страниц — 13. Кто был издателем, библиотека не указывает, но пишет, что в Москве книжечка печаталась в типографии Товарищества скоропечатни А. А. Левенсона, а в Петербурге — в хромолитографии и типографии Р. Шварца. Любопытно, что рассказ одновременно и с одинаковым числом страниц издан и в Москве и в Петербурге. Чем это объяснить — не знаю.
Иной раз и толстая книга, да мало кого «поцарапает». А вот иная — совсем тощенькая книжоночка, а сколько шуму может наделать! Об одной такой мне и хочется рассказать. Она — дитя своего времени, времени бурного, остро пережитого многими и многими, в том числе и мною.
В начале 1906 года мне, тогда ученику четвертого класса семинарии, временно пришлось оказаться «не у дел». Дело в том, что когда, накануне манифеста 17 октября 1905 года, Россию охватила всеобщая забастовка, наша Пермская семинария также примкнула к ней. Не сама семинария, разумеется, а семинаристы, по призыву существовавшего тогда негласного союза духовных семинарий. Забастовщики покинули семинарию и разъехались по домам.
Дома мне нашлась временная работа — учителем в церковноприходской школе соседнего села. Теперь, как учитель, я был обязан ходить к службам в церковь. Становился обычно на клирос, где всегда собирались любители пения. В сущности, он являлся своего рода деревенским клубом, куда сходились люди разных возрастов и положений.
Обращала на себя внимание совсем молоденькая учительница Анна Боковикова. Эта задорная девица тоже ходила в церковь по обязанности, а также для того, чтобы узнать всякого рода новости, пообщаться с людьми. Она не скрывала, что и в бога не верит, и царскую власть не признает. При этом чересчур горячо отстаивала свои убеждения. Особенно остро она сшибалась с козлогласным кулачком Александром Михайловичем Помазкиным, по прозвищу Сушило.
Зауральская деревня, никогда не знавшая помещиков и жившая много зажиточнее «расейских», в массе своей довольно спокойно отнеслась к царскому манифесту 17 октября, не особенно доверяя обещанным «слободам», но, как и везде, беспокойные люди были и здесь. Они-то и занимались обычно на клиросе спорами на политические темы.
Присмотревшись к землякам и прислушавшись к их разговорам, я увидел, что много масла в огонь подливала тогда брошюра С. Николаича «Шире дорогу! Свободная Россия идет!..»
Брошюрка в оранжевой обложке на 46 страницах имела подзаголовок: «По поводу Манифеста 17-го октября. Для деревни. Начатки первоначального обучения. Екатеринбург. Типография газеты «Уральская жизнь», 1905 г.».
Как книжка попала в село, я не знаю. Возможно, через работников Шадринского уездного земства.
Тогда брошюрка мне в руки не попала, а вот в 1920 году, когда пришлось принимать на государственное хранение архив бывшей Шадринской уездной земской управы, там оказался обыкновенный тарный ящик, а в нем… десятка полтора книжек «Шире дорогу!..» Несомненно, ящик когда-то был полон ими, полученными из магазина или издательства, большая часть их разошлась по уезду, а что осталось, то уже не стали рассылать, узнавши, что на книгу С. Николаича наложен арест.