Страница 26 из 37
«Вы знаете, кто это?» – спросил Вонаго и сунул мне фотографию.
«Знаю, – ответил я ему. – Это Танечка Лещинова. Три года назад я снимал все ее семейство у себя в ателье. А сейчас она живет в сумасшедшем доме, в Таракановской слободе». – И напомнил про изуверское убийство Танечкиной семьи.
Людвиг Кристианович молчать не любит: он с новостями поспешил в полицейскую часть. Там ему объяснили, что из сумасшедшего дома не сбежать даже очень сильным и хитрым пациентам: для этого проводятся врачебные и общественные проверки. Оказалось, что в доме у госпожи Семеновой нашли дневник, в котором она написала о подготовке покушения на вице-губернатора, поэтому в полиции потребовали, чтобы фотограф молчал. («Приказали немому петь», – сыронизировал Аникин.) Вонаго тут же отправился с горячими новостями к коллегам по цеху. К вечеру он уже знал, что существует еще одна фотография-предупреждение, и принадлежит она Николаю Ивановичу Григоровскому, который в ту пору продавал желающим раскрашенные открытки с видами Красноярска. На новом снимке Танечка стояла возле железнодорожного моста через Енисей. Стали вспоминать, когда сделано фото, и оказалось, что в том же 1907 году летом на мосту приключился несчастный случай.
Газеты описывали этот случай со слов одной домохозяйки. Вдоль железнодорожного моста с краю есть небольшая пешеходная дорожка – по ней женщина и шла. Дойдя почти до середины длинного моста, она с неудовольствием заметила, что ей навстречу на велосипеде едет молодой человек. Поскольку места на дорожке было мало, она следила за его приближением с большим волнением. Они почти сблизились, когда, по словам дамы, на молодого человека ринулась чайка, как будто собираясь защитить гнездо от самозванца, и ударила его на лету крыльями точно в лицо. Велосипедист перевалился через перила моста и с диким криком упал с огромной высоты в воду. Вечером его тело выловили далеко внизу по течению.
Хотя никто не мог вспомнить, как звали свидетельницу гибели велосипедиста, а значит, нельзя было уточнить, где именно на жертву напала чайка, Вонаго стал уверять всех своих знакомых, что две ужасные смерти связаны между собой и связующая их нить находится в руках у девочки с перекошенным лицом. Он снова отправился в полицейскую часть и рассказал о своих замечательных успехах на ниве дознания. В полиции его встретили крайне холодно, отчитали за то, что болтает направо и налево, и пригрозили прекратить всякое сотрудничество, если он не прикусит язык.
Людвиг Кристианович три дня ходил мрачнее тучи, а потом рассказал по секрету всем знакомым фотоательерам, что потеряет кусок хлеба, если его коллеги проболтаются о деталях этого дела. Вот и всё, – закончил Аникин.
– То есть как «всё»? – я смотрел на него с изумлением. – Тут же смерть на смерти, надо что-то делать…
– А что вы можете сделать? – фотограф подпер голову рукой и уставился на меня. – Остановить девочку вы не сможете: вы не знаете, кто цель. Вам это ничем не грозит, поскольку вы пришлый. Так что – узнаете все в местных газетах в ближайшие дни… И вот еще. Я многое пережил – смерть любимой жены, войны, убийства, революцию, поэтому послушайте старика: неспроста в полиции угрожали Вонаго – они что-то знают.
Мне аникинский фатализм не понравился, а кроме того, отчаянно хотелось узнать все о Танечке и о тех, кого она карает. Выбор у меня был небольшой, и я отправился в гости к Лаевскому.
Иннокентий Филиппович принял меня радушно. Это был во всех смыслах большой человек: рослый, широкий в плечах. Несмотря на годы, в его рыжеватой бороде не было ни одного седого волоса; зато совершенно черная шевелюра отступила перед временем, открыв миру половину аккуратного черепа. Он сразу же вспомнил историю с Семеновой – и, как и я, был поражен странной связью смертей с присутствием Танечки на фотографиях, поэтому решил помочь мне всеми доступными способами. В его лице я нашел сильного и влиятельного союзника.
В то время как Лаевский искал людей, способных пролить свет на это запутанное дело, мне удалось заново переснять женскую гимназию, и в этот раз никого из посторонних на фото не оказалось. Мы рассчитались с Аникиным: он получил обратно аппарат, а я – внесенный залог. Он попросил по дружбе рассказать подробности, если мне удастся что-либо узнать о Танечке и о фотографиях, на которых она появляется. Мне трудно было ему отказать, ведь именно он поведал мне мистическую историю и дал толчок моим поискам. Вечером я зашел к Лаевским и узнал, что Иннокентий Филиппович поднял все свои знакомства и выяснил, что дело о гибели Семеновой почти сразу перешло к жандармам. Этим объяснялись секретность следствия и запугивание болтуна Вонаго. Однако, сообразуясь с новыми обстоятельствами, жандармское управление готово пойти мне навстречу: завтра в одиннадцать часов утра коллежский советник Рюмин Петр Алексеевич ждет меня на Благовещенской улице в доме номер пять, дежурный офицер предупрежден.
Приключения жандармского чина
Утром, заглянув к цирюльнику под вывеской «Луи Нуаре. Острейшия нежныя бритвы», я отправился на Благовещенскую, 5 в некотором волнении: прежде у меня не было дел с жандармами. Офицер проводил меня на второй этаж, постучался в кабинет и сразу после ответа исчез. Петр Алексеевич Рюмин оказался фактурным типажом: одет он был в голубой мундир, сидевший на нем, как влитой. Небольшой рост компенсировало волевое лицо, которое украшали хищно загнутые усы пшеничного цвета. Волос на его голове было немного, виски совершенно поседели, умные глаза вчитывались в собеседника. Он поздоровался со мной и предложил присесть на небольшой диван. Сам он сел в кресло, предварительно угостив меня шустовским коньяком с долькой лимона на краю бокала.
– Пью только так, – «по секрету» сообщил он, – чтобы после потихоньку съесть лимон.
Лед между нами растаял.
– Я не из тех Рюминых, не из князей. Наверное, поэтому со всеми нахожу общий язык. Иннокентий Филиппович попросил меня, Михаил Иванович, открыть вам подробности известного дела. С одной стороны, это отвечает моим интересам, а с другой, хотел бы, чтобы все, сказанное здесь, осталось в стенах моего кабинета.
В этом человеке сразу чувствовался профессионал. Говорил он веско, иногда делая паузы между словами. Сожалея, что дал Аникину обещание держать его в курсе дела, я обязался хранить тайну следствия.
– Хорошо, – продолжил Петр Алексеевич. – Поведаю вам свою эпопею знакомства с этой странной историей. Дело попало ко мне сразу же после того, как полиция произвела обыск на квартире Зинаиды Семеновой. Возможно, этого бы никогда не случилось, если бы у Семеновой были наследники. По счастью, именно поиски родственников заставили полицейских осмотреть квартиру, которую она снимала.
Так вот: в ее дневнике иносказательно говорилось и об участниках теракта, и о подготовке покушения. Дневник обнаружился неожиданно: полицейский, проводивший обыск, попытался открыть ящик стола, запертый на ключ. Ключей нигде не было, и молодчик в сердцах стал выламывать ящик фомкой, но сделал это так грубо, что проломил днище, и оттуда выпала тетрадь. Взломай он замок аккуратно, мы бы ничего сейчас с вами не знали. Полицейские смекнули, что речь идет о государственной безопасности, и передали дело нам.
Мне тоже не сразу все открылось. В дневнике Семеновой барон Лессер назывался Злодеем: «Планируем наказание Злодея». Сообщников она звала Русак, Горец и Профессор. Таким образом, стало ясно, что террористов было четверо. Пока я читал дневник, мне доложили, что в участок прибежал Вонаго и принялся рассказывать о таинственной фотографии. Я сам отправился на встречу с Людвигом Кристиановичем, проследил, чтобы его показания записали, и провел профилактическую беседу, дабы он не трубил на каждом перекрестке о своих изысканиях.
Тем не менее, сведения, полученные от Вонаго, помогли мне прийти к выводу, что Семенова связана с покушением на Лессера. Сравнив даты записей с датой покушения, я с удивлением пришел к выводу, что бомбистом был не Горец, а Русак. Дело в том, что мы установили личность бомбометальщика, – им оказался рабочий вагоноремонтного завода Руслан Дадашев, инородец. Вот почему сначала я решил, что Горец – кличка Дадашева. На самом деле Семенова называла его Русак, в шутку, что ли…