Два шага назад

Мать сослуживца замерла, подбирая ответ. Похоже, назвать Психа сыном при постороннем она стеснялась, чтобы лишний раз не указывать свой возраст, а более ничего толкового придумать не могла.

— Я присмотрю, — презрительно оглядев нас, заявил детина. — Ты, наконец-то, настроилась выбросить весь этот хлам со второго этажа? Давно пора. Я уже и сам начал понемногу коробки на помойку выносить.

Проговаривая эту тираду, волосатый мужчина явно красовался перед хозяйкой дома, как бы невзначай поигрывая мускулами.

— Это, — нерешительно начала она, но разом замолкла, когда её слух царапнуло ледяное:

— Что? — проговорил мой первый номер, остановившись как вкопанный у самой лестницы. — Коробки?

— Иди, — повелительно повысил голос неизвестный. — Тебе платят не за то, чтобы ты рот открывал.

Псих не повернулся, не возразил. Лишь повёл плечами и тихо позвал, ставя ногу на ступеньку:

— Маяк, не отставай.

За спиной ожила мама сослуживца:

— Милый, — звучало это явно не для сына. — Оставь. Я разберусь.

— Отдыхай, моя радость. Сам справлюсь! — авторитетно объявил волосатик, прикрикнув. — Шевелитесь!

Второй этаж встретил нас незапертой дверью, за которой располагалась мансарда изрядных размеров, заставленная нераспакованными сумками, коробками, и самой обычной мебелью из сетевого маркета готовой обстановки.

В сравнении с нижним этажом — полная противоположность. Там — почти музей. Тут — будто провинциалы переезжать собрались.

— Оттуда начинайте, — совсем обнаглев, рявкнул детина, и прикрыл за собой дверь, бросив вниз. — Рона! Я скоро! Присмотрю, как бы не украли чего.

— Но милый… — женщина попыталась неуклюже возразить. — Ты не понимаешь…

Как Псих оказался рядом с мужчиной в шортах, я не увидел. Только что он был передо мной, и вот уже нет. Стоит почти вплотную к здоровяку, особенно тщедушный и худой на его фоне, упирается ладонью в дверь, будто отрезая путь к бегству.

— Я хороший сын, — проникновенно сказал он, задрав голову и уставившись в глаза детины. — И не люблю расстраивать маму. Но, когда выбрасывают мои вещи, тоже не люблю. Поэтому запомни. Если ты ещё раз посмеешь сюда войти — сломаю нос. Дотронешься до вещей — отрежу ухо. Выбросишь… да хоть мусор из мансарды — составляй завещание.

Мой первый номер в своих угрозах выглядел смешно. Не имелось в нём того самого, животного магнетизма хищника, способного довести до заикания лишь суровым взглядом, а физическая комплекция товарища более всего напоминала идущего на поправку дистрофика. И, вместе с тем, в его голосе отчётливо слышалось истинное безумие психопата, видящего перед собой жертву и неуклонно догоняющего её.

Те из граждан, кто поадекватнее, обычно таких сторонятся, здраво опасаясь получить проникающую рану под ребро или грязную драку. Те же, кому не хватает адреналина в крови, наоборот, провоцируют, чтобы по древнему обычаю самцов выяснить, кто сильнее и чья теперь это территория.

Кем был мужчина, адекватом или героическим недоумком — осталось тайной. С той стороны двери часто застучали, взволнованно требуя:

— Ведите себя прилично! Только не вздумайте мне подраться! Милый, — я вновь отметил, что Псих здесь не самый желанный гость. Мать заботилась о волосатике, но ни никак не о нём, — оставь их в покое. Я всё объясню.

Однако здоровяк начал входить в раж, поднимая руку для полновесной оплеухи. Вся его выкованная в спортзалах, продуманно-пропорциональная мощь так и вопила: «Да как этот прыщ, плевок подножный, посмел мне угрожать?!»

Не тут-то было. Мускулистая рука, не окончив подъём, рухнула вниз и стыдливо прижалась ладонью к паху.

— Ты чё?! — захрипел детина, со свистом глотая воздух. Съёжившийся, с выпученными от боли глазами и сжатыми коленями, словно он страшно хотел в туалет.

— Для памяти, — коротко объяснился сослуживец, виртуозно прокручивая в пальцах остро заточенный карандаш, запас которых всегда таскал в карманах. — Я тебе проткнул член. Слабенько. Продезинфицируешь, дня два походишь без секса, загниёт — проведаешь доктора… Не огорчайся. Другими органами поработаешь ради маминого удовольствия. И не вздумай её в наши досадные недоразумения впутывать, иначе я совсем разозлюсь. Что ещё… Пользуясь твоим вниманием, напоминаю о запрете трогать вещи в этом помещении. У тебя память в порядке?

— Да, — с куда меньшей храбростью, согнувшись от боли, выдал самозваный контролёр.

— Вообще сюда не поднимайся. Да. Так будет лучше, — дополнил рекомендацию Псих, проведя карандашом в воздухе вертикальную линию, больше походящую на разрез патологоанатома. — А теперь уходи.

Он распахнул дверь, бесцеремонно вытолкав на лестницу волосатого мужчину в шортах. Прямо в объятия молодящейся хозяйки дома. Та взвизгнула, увидев перекорёженного от боли милого, прижала ладони к щекам. Но осторожно — про маникюр дама не забывала ни на мгновение.

— Спокойной ночи, — ласково попрощался Псих, закрывая мансарду и брезгливо отбрасывая карандаш в угол. — Маяк, располагайся. И извини за столь неоднозначную гостеприимность. Мы пиццу закажем, настроение улучшится.

Есть мне действительно хотелось. Сэндвичи, проглоченные в ресторане поезда, особой сытости не принесли.

— Пиццу? — ощущая приток слюны, протянул я. — Классно. Только нам поесть вряд ли дадут. Этот типчик, — для большей убедительности указал на дверь, — сейчас копов вызовет по поводу членовредительства.

От буквальности крайне расхожего термина товарищ пришёл в весёлое расположение духа и показал большой палец, оценив случайную шутку.

— Не вызовет. Мама ему не разрешит. Дом — мой, всё что в доме — тоже моё. Если приедет полиция, как считаешь, кого станут слушать? Неизвестного, разгуливающего по чужой недвижимости почти в трусах или законного владельца, лишившегося кое-какого имущества?

— Так это всё твоё? — удивление вырвалось само собой.

— Моё. Комиксы — выгодный бизнес. Три года назад, мы продали старый дом, далеко отсюда, и я купил новый. Этот, — уточнил он, словно я не догадался. — Приехал из бригады, оформил. Мама не могла жить в старом после смерти папы. Шестнадцать месяцев продержалась, а потом попросила увезти куда-нибудь… Они любили друг друга, и каждая безделица или кружка с ложкой напоминала ей об отце.

— Ты настолько богат? — невоспитанно зациклившись на деньгах, уточнил я. Дом в приличном пригороде столицы попросту не может стоить дёшево, тем более, с таким ремонтом.

— Да, — просто ответил художник. — У меня очень великолепный агент. Он продаёт комиксы и здесь, и в других мирах. Защищает авторское право, следит за процентами от использования моих персонажей в рекламе… И хочу сказать про внешний вид мамы, не дающий тебе покоя. Я вижу, как у тебя в голове не укладывается эта банальность и как тебя тянет спросить, но ты стесняешься… Мама, чтобы успокоиться, прошла курс омоложения. Сделала косметологические операции. Решила пожить для себя.

В последней фразе чувствовалась неприкрытая грусть и истинная, всепрощающая сыновья любовь.

— Дела, — растерянно пробормотал я, не понимая, как бы сам отреагировал, если бы моя мать завела молодого любовника и жила с ним в моём доме. Обозвал бы выжившей из ума? Или засунул бы своё мнение куда подальше?

— Ничего плохого, — заверил Псих. — Я с удовольствием оплатил все процедуры и очень доволен, что она не сама в четырёх стенах и получает стороннее внимание. Честно-честно. Мама всю жизнь была верной женой и, с недавних пор, имеет право на личную свободу. У неё вторая молодость… Наверное, — тяжкий вздох пронёсся по мансарде, — мы им романтический вечер испортили.

— А что, в прошлый приезд этого здоровилы не было?

— Другой был. Но он в мои вещи не лез. И не выбрасывал. Я их разобрать после переезда не успел, так и стоят… Мы дом условно поделили. Для удобства. Этот этаж — мой, ниже — её… Мама меня стесняется. Она после траура и клиник красоты ощущает себя молодой, эффектной, свободной. А тут я, — первый номер провёл пальцами по плеши, намекая на свой далеко не юношеский возраст. — Огорчительно получилось.