Страница 39 из 76
— Каждый зарабатывает, как умеет. И тот же Длинный в других условиях пристрелил бы меня, не задумываясь. Но здесь — нельзя. Договор. Всем удобно, и им, и нам. Полегчало?
Не зная, что сказать, я просто пожал плечами. Моему сослуживцу это не понравилось.
— Ты слишком доверяешь новостям из визора, — с сожалением проговорил он, убирая звонилку обратно в карман курточки. — Успокойся. Меньше думай о том, что тебя могут убить. Делай, как я, и всё закончится хорошо.
В его интонации настолько отчётливо проглядывалось знакомое с детства «Слушайся старших», что мне невольно захотелось проблеять универсальное «Я больше не буду». Даже стыдно стало, хотя и непонятно, за что.
Псих хихикнул, приложив кулаки с отставленными указательными пальцами к вискам, имитируя сатанинские рога, и низко, басовито прогудел:
— Страшно?! Бойся, смертный! Или останешься без сладкого!
— Ой, боюсь-боюсь…
Наше ржание слышала, наверное, вся округа.
Когда угомонились, я припомнил о непонятном термине, о чём немедленно спросил:
— «Зоркий глаз» — это какой-то код?
— Почти. Пример взаимодействия с врагом на солдатском уровне, — отозвался сослуживец, позёвывая. — Обещание присмотреть за нашей позицией на случай, если их начальство решит освежить обстановку. Плата за портрет жены. Коррупция, если хочешь, и предательство родины. По смыслу — обыкновенная услуга из тех, когда много сделать не можешь, а сделать в качестве платы что-то надо. Если по нам начнут шарашить — тот же Длинный об этом попросту не узнает. Кто ему доложится?.. Накроют залпом из расположенного невесть где артдивизиона — и крышка. Поэтому, если он нас и предупредит, то о каком-нибудь пустяке. В принципе, мне этот присмотр до задницы. Да… Ну его. Насмотришься.
Присев у треноги, Псих взялся за блокнот, а я вернулся к осмотру нейтральной полосы. Ни одной воронки. Ни одной сгоревшей машины. Дома немного посечены осколками, но крыши целы. Окна почти все на месте.
Хрен знает, что и думать. Меня учили, что вооружённый конфликт — это борьба с врагом до полного его поражения или капитуляции. А здесь — негласные договора на всех уровнях, трепотня с противником о житейских мелочах, как будто всё понарошку, ненастоящее. Расскажи кому — не поверят. И ведь четыре года эта неразбериха тянется. Или привыкли, приспособились?
***
— Удивительная война, — я лениво рассуждал, убивая время. — За весь день ни единого выстрела.
— Ещё какая удивительная! — Псих, по-прежнему развлекаясь никогда не надоедающим ему рисованием, с удовольствием поддержал предложенную тему. — Ты в географии разбираешься?
— Стыдно признаться, но нет. Упустил этот аспект в обучении.
— Ты не изучал. Не люблю, когда обманывают. — в знак недовольства он погрозил мне указательным пальцем.
— С чего это ты взял? — такой поворот следовало перевести в шутку, не углубляясь в подробности. — Может, у меня топографический кретинизм и я в трёх деревьях заблудиться могу?
Скептически изогнув бровь, сослуживец дёрнул щекой и ответил под шелест грифеля по бумаге:
— Ты не отсюда. Ты был солдатом. Ты учился нашему языку, точнее, диалекту. Это слышно. Слишком правильное произношение и изредка проскакивают обычно непроизносимые буквы. У тебя за правым ухом чип Федерации — я по сети посмотрел, что это. Ты не плохой. Ты никому не доверяешь. И ты делаешь глупость.
— Какую?
— Ты слишком стараешься быть как все.
Я чуть язык не проглотил от шока. Псих, человек в себе и с крайне своеобразными интересами, прочёл моё прошлое как вывеску магазина.
— Читал моё личное дело?
— Зачем? У меня есть зрение, и я вижу. И уши есть. Я ими слышу. Надеюсь, когда-нибудь ты мне расскажешь свою историю, и мы сделаем из неё комикс.
— Ты про войну не рассказал, — пришлось внаглую переводить разговор в иное русло.
— Да? — изумился сослуживец. — Я и забыл. Ну, слушай… Протяжённость линии боевого соприкосновения между Нандой и Розенией — четыреста тридцать километров. От болот до реки, вдоль месторождения, ставшего причиной конфликта. Общая граница между странами проходит через треть континента и составляет порядка тринадцати тысяч километров. Из них девять десятых — чисто номинально. Линия на карте по незаселённым территориям. Казалось бы — широчайший плацдарм для наступлений и маневров. На практике — полный мир. Таможня пропускает людей в обе стороны, торговля ведётся. Об этом в новостях не упоминают — непатриотично, но и особо информация не скрывается… Занесёт на какую-нибудь крупную железнодорожную станцию — посмотри на вагоны. На каждом в-о-от такими буквами, — он оторвался от рисования и развёл руки в стороны, гротескно демонстрируя размеры шрифта, — значится станция приписки. Почитай, самообразуйся. И тебя ждут открытия.
— Тогда нахрена это всё? — я понял, маркировки какого государства пришлось бы мне увидеть.
— Чтобы была война, — Псих склонил голову вбок, держа блокнот на вытянутой руке и любуясь получившимся рисунком. — Если войны не будет — все пойдут домой.
— Угу… — его простота обескураживала. — А война ради чего?
— Ради денег. Воевать дорого и выгодно. Дорого народу и стране, выгодно конкретным личностям. Мы умираем, они богатеют. И держат власть. Это очень удобно. Да. Можно любого несогласного объявить шпионом и посадить в тюрьму, можно запрещать то, что без войны запретить нельзя. Можно без аукциона получать контракты на обеспечение армии, прикрываясь вынужденной необходимостью. Только важно не перестараться, иначе экономику просрёшь. Потому война такая маленькая. На большую бюджета не хватит. Умные экономисты давно подсчитали, сколько можно потратить на нас, чтобы удержаться на краю финансовой пропасти.
Отложив блокнот, он сделал паузу, вдоволь напившись воды из фляги.
— Я тут четыре года. За последние три помню всего две попытки крупного наступления. Обе вялые. Перед этим, конечно, здорово дрались, на энтузиазме, да и потом мясорубки регулярно случались, не комментируемые в новостях… Теперь по-другому. Нейтральная полоса напичкана минами до такой степени, что разминировать придётся лет десять. Пешком не пройти, на технике не проехать. Так сапёр сказал… С воздуха не получится — у обоих сторон противовоздушная оборона уже крутая, не то, что раньше. Артиллерийские снаряды на лету перехватывают! Радиоэлектронные войска, спутники с орбиты беспрерывно наблюдают, сканеры всех мастей, авиация. Да зачем далеко ходить? Справа и слева от нас такая силища в листиках засела — что ты!..
Про соседей, принадлежащих к армейским полкам, я уже был в курсе. Они располагались совсем близко, изредка даже слышал, как солдаты разговаривают между собой.
— Напротив тоже? В домах?
— И перед ними, и за ними, и в глубоко эшелонированной обороне, которую просто так не взломаешь. Потому образуется система противовесов. Силы примерно равны, уровень подготовки и материального обеспечения сходны. Иначе давно бы кто-то победил… Помни главное — бояться надо снайперов. У них винтовки импульсные, разработанные Федерацией. И оптика. Издалека бьют. И у наших тоже. Только это секрет.
Мне вспомнилась дорога с подбитой техникой и упоминания о вражеских беспилотниках на инструктажах. Поделился.
— Бывает, — отрешённо подтвердил Псих. — Никто не идеален. Могут и пропустить что-нибудь, — и вернулся к вопросу «нахрена». — Много стрелять расточительно, совсем не стрелять нельзя. Телеканалам нужны сюжеты, политикам — жертвы, нам — напоминание, чтобы не расслаблялись.
— Ни войны, ни мира? — я смог припомнить подходящую фразу.
— Примерно да. Иначе прошла бы мобилизация, выросли до неподъёмного уровня налоги, народ бы начал голодать из-за продуктового кризиса. Про это много в книгах написано. Я читал. То, что тебе кажется неумным тут, выглядит чрезвычайно грамотным там, где работают рестораны и нет круглосуточного риска получить пулю а лоб. Люди, радуясь, что на убой погнали не их, сравнительно легко терпят то, что где-то кого-то убивает страшный враг. Стараются не думать об этих смертях, мирятся с ограничениями. Всем хорошо. Обыватели остались дома, верхи решают свои проблемы. Всем хорошо, — повторил он, — только местным плохо. Живут, как на мине замедленного действия. Рано или поздно кто-то решит, что войска застоялись и прикажет идти в наступление. Тогда всё снова закрутится.