Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 43 из 108

— Выходная. Гена, я же не слепая, вижу, — продолжала мама свое. — Зачем ты с этим оболтусом связался? Как его, Хысь, что ли? Он ведь вечный тюремщик. До добра такая дружба не доведет.

— Да не связался я ни с кем.

— Гена, и люди говорят, и сама сколько раз видела. Вот как-то шла — вы на бревнах вместе сидели. Но мне даже на ум не приди, что ты в его компании. Сидите да сидите. Много вас там сидит.

— Ни в чьей я компании! Мало ли с кем сижу. Развязался уже…

— Может, он тебе пригрозил как?

— Мам… Ну… Все в порядке.

В огороде напротив Светка выбивала половики. «А ведь она до чертиков красивая, — подумал я. — Повзрослеет немного, влюбится в кого-нибудь, выйдет замуж, а я буду далеко-о…» Мама подошла, посмотрела на Светку, вздохнула тяжело, бог знает о чем подумав, сказала тихо:

— Иди ешь, пока не остыло. Рыбу поджарила. С утра сходила, наловила в магазине. Поешь. В рыбе, говорят, фосфор, он для костей полезен и для ума…

— Ну, если для ума…

Лениво потыкал вилкой в сковородку, пожевал через силу белое рыбье мясо. Отчего-то всему телу было неприятно, будто оно от грязи заскорузло. Я собрался, пошел в баню. Мылся, мылся, драил себя вехоткой, стегал веником, который больше был похож на голик — пользованный, на окошке подобрал. Снова терся вехоткой, ополаскивался и все равно казался себе грязным, грязным!

Прямо из бани направился к Балде — мы обычно собирались у него или на речке.

Когда я подходил к дому Балды, навстречу попались и стремительно проскочили мимо его мать, баба, родня эта самая, и мужик. Видно, деньги раздобыли. А в магазин они всегда ходят вместе, гуськом — отправь за бутылкой кого-нибудь одного, точно не вернется, не донесет.

Женька и Валерка были уже на месте. Так мы и просидели чуть ли не до самого вечера, четыре гаврика, четыре затравленных волчонка, притаившихся хоть в ненадежном, но в укрытии. За стенами, провонявшими разными запахами, было спокойнее. Я раньше у Балды долго находиться не мог: тошнота подбиралась. А уж есть из их посуды никакие силы бы не заставили. Теперь ничего, даже суп от безделья похлебал. В грязной, мрачной комнате, куда с трудом пробивался сквозь засиженные мухами окна свет, было даже приятней, чем дома в чистоте и порядке, свойственней. Наверное, в самом деле по Сеньке и шапка должна быть. Иногда предлагал кто-нибудь: пойти с повинной в милицию, признаться в краже, но смолчать о Хысе, сказать, уехал он, или ударился в бега, ищи нас свищи. Но говорили без веры, в голосах чувствовалось сомнение. Лишь Женька, бесконечно и бесцельно тасовавший карты, горячился, вскипал.

— Да бросьте вы паниковать, никто ни про что не узнает. Кто Хыся искать будет? Нет его — и не надо. Пропал и хорошо! А если заподозрят, вызовут, наоборот, надо тюльку гнать: дел с Хысем не имели! Предлагал — да мы его подальше послали. Или такое затравить: по пьянке деньги показывал, говорил — намылиться хочет.

Я на это заметил, что утопленники всплывают. Женька настаивал на своем, злился, но не на паникерство наше, а на что-то другое: на себя, может быть, на неопределенность полнейшую, безысходность. Вдруг выкрикивал:

— Чего тогда сидите?! Идите, сдавайте себя ментам, идите!

Ответить ему было нечего. Я подумывал о признании, но пойти с повинной!.. Как подумаешь: надо встать, выйти из дома, сесть в автобус и поехать… Куда? В милицию! А потом все равно же тюрьма!.. Нет, завтра, послезавтра, только не сейчас. Жить хоть на помойке, хоть где-нибудь, питаться пусть отрубями, но на свободе!

Сидели мы, как кроты в норе, и будущее потихоньку нависало над нами: темнело, темнело, как прошедшая ночь, придавливало неминуемой расплатой. Отмотать бы пару месяцев назад — ах, как бы я прожил!.. Совсем по-другому, совсем не так!..

А по улице бежали на реку стайками пацаны. Шли компаниями, парами, в одиночку — взрослые. Кое-кто уже откупался, в основном малышня… Замерзшие, в одних мокрых трусах, босые, — они смешно дергались, попадая ступнями на острые камушки, поспешали за катящимися впереди огромными баранками-камерами.

— Вы как хотите, а я плевал! — сорвался с места Женька.

Что-то, видно, ему удалось сломить, повернуть в себе.

— Что будет, то будет. Чему быть, того не миновать! Как курицы на яйцах сидим тут. Что высиживаем? Может, последние дни на свободе. Толкаем тряпки, какие остались, и гуляем! Помирать, так с музыкой. Гуляем на всю катушку. Балда, доставай, что там у тебя за диваном.

— Гулять, гулять. Погуляли уже! — взбунтовался Валерка. — Думать надо. Должен же быть какой-нибудь выход.

— Выход есть, выход знаешь где…

— А правда, все равно же пропадет все… Хоть погудим!

— Правильно, Балда, доставай давай. Пошли к магазину.

Признаться, меня и самого подмывало желание стряхнуть с себя все тревоги. Катись они к лешему, и — пир горой, дым коромыслом! Но, когда Женька такое предложил, мне стало не по себе. Одна мысль о гулянке противной сделалась, к краденому прикасаться не захотелось.

— Погоди, мужики, — остановил я Балду и Женьку. — Торопиться тоже ни к чему, а то еще больше дров можем наломать. Придумать мы сейчас тоже, однако, ничего не придумаем. Подождем денек-другой, там видно будет.

— Чего ждать? Пока нас не схапают? — налетел на меня Женька.

— Сам же говорил: кто Хыся будет искать, кому он нужен. Пошли лучше купаться.

— Правда, что мы переживаем. Хыся нет, мы же теперь сами по себе, — сказал Валерка.

Мы спустились к лугу, который зеленым языком разлегся меж крайними огородами и рекой.

— Е-ка-лэ-мэ-нэ, е-ка-лэ-мэ-нэ! — воскликнул Женька, указывая на желтеющую средь зелени песочную яму, похожую на пятачок. — Гляди, Хысь, лежит, нас поджидает!

Меня и, я заметил, Валерку передернуло. А Балда — на то он и есть Балда — попросту обалдел. Уставился оцепенело на песочную выбоину, где и вправду кто-то лежал. Мы с Валеркой, быстренько замяв в себе испуг, включились в Женькин розыгрыш — как это обычно бывает, когда кто-то попадается на удочку крепче других.

— Правда, Хысь! Не видишь, что ли, Балда? Во-он. Смотри, нас заметил, приподнялся.

— Бросьте вы, — говорит Балда, настороженно вглядываясь в человека на песке.

— Чего теперь делать будем? Может, по булыге выворотим?

— Бери, Балда, вон ту каменюгу.

— Бросьте вы… Не понимаю, думаете. Травите.

Балда вроде и не верил нам, но тревожился.

— Точно, Жека, надо по камню взять. Он же топорик твой…

— …Наверное, со дна прихватил, — не докончил я, напоровшись на округленные, разбежавшиеся глаза Балды. Подумалось: чего плету, чем мы занимаемся? Шутим? Так никому же не весело! Слишком другим занята душа. Для чего вся эта идиотская игра? Нашли козла отпущения? На Балде свои страхи вымещаем. Слабость боимся выказать. Корчим из себя каких-то героев, которым на все наплевать: как, Балда, страшно, а нам до лампочки, хы-хы-хы. Покривляемся маленько, подонимаем Балду и останемся довольны собой, нальемся ощущением: вот какие мы сильные! Балда — парень тоже ничего, недаром с нами, но… мы друг друга поняли… Ладно, Женька, он такой человек, тяжелых мыслей выносить не может; ему их надо в пух и прах разбить: в разгуле ли, в лихих похождениях, в чем придется. Но я-то себя знаю — мне их надо додумать, иначе станет тошно. И Валерке их надо определить куда-то, место найти. Что нажитая мудрость говорит: прятать свое кровное поглубже, выставлять только шипообразное, едкое, то, с чем не попадешь впросак. Так вот себя и похабим: пусто же потом будет, противно! И до чего мы напоминаем Хыся сейчас: те же ухмылочки, дергания… Я даже плечи назад отвел.

Не то чтоб долго я стоял, думал, просто вдруг стряхнулась какая-то поволока с глаз и увиделась вся неестественность наших слов, подначек, всего поведения…

— Кончай, — перебил я Женьку, который подхватил было мои слова о топоре. — Когда шли сюда, мне, между прочим, несколько раз казалось: придем на луга, а там Хысь. Я даже вздрогнул, Женька, когда ты сказал: «Глядите, Хысь».