Рассказы тридцатилетних

В сборнике впервые собраны вместе наиболее интересные рассказы молодых писателей, представляющих так называемое «поколение тридцатилетних». Имена П. Краснова, В. Карпова, А. Брежнева, Ю. Вяземского, T. Толстой, П. Паламарчука и других его авторов завоевывают все большее признание читателей. Сборник дает сжатую, но панорамную картину современной литературы.

О рассказе тридцатилетних

Сергей Бардин

Леонид Бежин

Александр Брежнев

Юрий Вяземский

Юрий Доброскокин

Конокрад

Донские казаки

Николай Дорошенко

Дмитрий Дурасов

Сергей Ионин

Николай Исаев

Поцелуй

Так вы в Персию?.. А когда вернетесь?

Владимир Карпов

Валерий Козлов

Олег Корабельников

Петр Краснов

Владимир Курносенко

Побег

Римлянин

Татьяна Набатникова

Петр Паламарчук

Олег Пащенко

Вячеслав Пьецух

Татьяна Толстая

Николай Шипилов

Ярослав Шипов

Счет

«Волк»

Справки об авторах

notes

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

О рассказе тридцатилетних

Недавно мне довелось встретиться с одним зарубежным литератором. Естественно, мы заговорили о том, что происходит в жизни и литературе наших стран, о языке художественных произведений, о сходстве и различиях между современными литературами мира. И вот собеседник задал мне довольно неожиданный и обескураживающий вопрос: «Почему вы не переходите на латинский алфавит? Ведь это отгораживает вас от всего остального мира! Ваша азбука — ненужный архаизм, мешающий языковому общению между народами. Почему бы не записывать русские слова латинскими буквами!» Я стал объяснять, что само начертание русских букв имеет не только смысловое, но и эстетическое значение, что азбука — это такой же памятник, как и церковь Покрова на Нерли или Успенский собор в Кремле. Когда в нашем языке отменили обязательный твердый знак в конце слова, великий поэт Александр Блок с душевной болью сетовал, что отныне для него лес — не лес, а сад — не сад. Эти слова утратили тот зрительный образ, который складывался из начертания их букв: понадобилась смена нескольких поколений, чтобы восстановилась полнота образного восприятия слова. А попробуйте записать русское слово по-латински, и вместо живого языка вы получите лабораторный экстракт, безвкусный, как дистиллированная вода. Обо всем этом я сказал моему собеседнику, но ничуть не убедил его. Вежливо меня выслушав, он глубоко вздохнул: «Все вы, русские, идеалисты». Я в азарте ответил, что меня настораживают черты позитивизма и прагматизма в мышлении некоторых зарубежных писателей, что они — наследники Гёте, Данте, Руссо — словно бы забыли о своих великих духовных традициях. Меж нами возник спор, очень острый и интересный, и я заметил, что стоило мне в ходе этого спора упомянуть о духовности, о нравственных поисках, о смысле человеческой жизни, и собеседник меня тотчас же поправил: «Пожалуйста, конкретнее».

Может быть, мы действительно идеалисты? Доля истины в этом определении есть, и сейчас можно смело сказать о том, что мы уступаем многим в умении практически наладить нашу жизнь. Горько и обидно становится при мысли, что люди у нас работают много, а живут плохо, что в обыденной жизни нам не хватает подчас самых необходимых вещей, что мы подолгу стоим в очередях и умудряемся доставать через знакомых товары, которые должны лежать на прилавках. Эту обиду и горечь со всей силой выразила наша большая литература, много сделавшая для того, чтобы подготовить общество к процессу перестройки, и в лучших произведениях молодых — тридцатилетних — писателей были затронуты проблемы и противоречия, сформулированные затем в партийных документах. Конечно, в пределах одного сборника было бы трудно обозначить весь круг этих проблем и представить тридцатилетних как целое литературное поколение, но тем не менее каждый из включенных в него рассказов позволяет судить о духовных и нравственных поисках молодых писателей. Писателей очень разных, добавим мы, но внутренне связанных тем, что в их произведениях обнажен единый жизненный срез и воссоздан временный период, охватывающий шестидесятые, семидесятые и восьмидесятые годы: именно в эти, столь важные для истории отечества годы формировалось гражданское мировоззрение молодых писателей.

Не всегда это мировоззрение выражалось открыто — развитие общества в эти годы складывалось так, что, призывая писателей к гражданской активности, к борьбе с недостатками, оно не представляло для этого реальных социальных возможностей. Поэтому своеобразной формой гражданского протеста подчас становился побег, о котором мечтает, к примеру, герой рассказа Владимира Курносенко, молодой врач, попавший по распределению в больницу. Условия работы молодого врача, описанная в рассказе обстановка больницы воспринимаются одновременно и как нечто вполне обычное, заурядное и как что-то совершенно неестественное, почти абсурдное, и где граница между этими двумя восприятиями, определить очень трудно. Поэтому стихийное бегство — единственный выход для героя рассказа, а для автора — единственная возможность правдивого показа жизни. Характерен и другой пример. Отчего возникает злоба между героями одноименного рассказа Сергея Бардина — институтским механиком Заваленовым и пожилой женщиной, оскорбившей его в автобусе? Да именно оттого, что им приходится затрачивать неимоверные усилия для решения самых обыкновенных бытовых проблем — добывать дефицитный лак для полов, носиться с тяжелой сумкой по городу, трястись в набитом автобусе и т. д. Герои Бардина лишены естественного, прямого отношения к жизни, и кажущаяся им такой обычной жизнь на самом деле осложнена многими искусственными препятствиями, которых они до конца и не осознают. Они лишь смутно догадываются, что им плохо, что в жизни им недостает самой жизни, что их жизнь складывается в чем-то не так, и это чувство постепенно накапливается, чтобы привести к неожиданной разрядке. Вот в чем причина злобы — стихийной вспышки ненависти друг к другу. Не в душевной ущербности, не в нравственной глухоте, не в изъянах совести, а в том социальном недуге, к преодолению которого призывает нас партия.

Таким образом, вывод, к которому подводит нас С. Бардин, вполне однозначен: необходимо выпрямить жизнь, придать естественные пропорции человеческим отношениям. Сходная социальная направленность отличает и рассказы других молодых писателей, включенные в сборник. Героиня рассказа Татьяны Набатниковой «Тебя от ранней зари» вспоминает послевоенное детство — саманный домик в глухом поселке, дворовые игры, первую любовь, отца, тайком читающего ее дневник, собственную трусость перед отцом и отчаянную ложь во спасение: «Я это все наврала!» Казалось бы, лирический рассказ, почти лишенный социальных знаков, но выраженное в нем пронзительное чувство жизни, интонация страстной человеческой исповеди, обнаженность самых заповедных уголков души обладают не меньшей мерой социальности, чем рационально выстроенный знаковый ряд. Сознавая всю бедность и скудность своего прошлого, героиня Набатниковой искренне любит его, потому что это — ее прошлое, ее жизнь, но в то же время она беспощадна к самой себе и не один раз называет свою натуру рабской, обозначая тем самым свойство не столько своей личной, сколько социальной психологии целого поколения. Тот недостаток внутренней смелости, свободы и собственного достоинства, в котором упрекает себя героиня, порожден не просто складом ее характера или семейными отношениями, а определенной общественной ситуацией и послевоенных, и более поздних лет, отсутствием бережного внимания и уважения к человеку, недооценкой значения самого человеческого фактора. Потому-то человек и боится, не решается почувствовать себя личностью, потому-то и прячется в наспех выдуманную ложь, стоит лишь другим посягнуть на его достоинство и внутреннюю свободу.