Страница 16 из 26
Рядом кто-то ходит, что-то шуршит. А он спит, и ему никак не открыть глаз. Никак не открыть. И снова голос:
— Я поправлю, тетя Шура. Спасибо.
Голос. Тот же голос. Надо открыть глаза. Где он слышал этот голос?.. Да, да… Голос Веры… Веры… Она уехала, Вера… Надо открыть глаза.
Он открыл глаза. На стене качалась тень, заползала на потолок.
Он позвал тихонько:
— Тетя Шура.
Тень стремительно оторвалась от стены. Знакомое лицо склонилось низко-низко. Вера… Все еще сон… Надо открыть глаза… Чертова боль в голове!
А Верино лицо было близко-близко, и в светлых встревоженных глазах блестели слезинки.
— Вера. — Он не произнес ее имени, он выдохнул его.
Лицо не исчезло. Оно придвинулось вплотную. Он почувствовал на щеке теплое дыхание.
Надо открыть глаза!..
— Тетя Шура! — крикнул Лохов. — Тетя Шура! — Ему показалось, что голова раскалывается от крика.
Лицо Веры отшатнулось и исчезло. Потом он увидел рядом доброе морщинистое лицо тети Шуры.
— Тихо, сынок. Что ты?
— Ну вот… — сказал он удовлетворенно. — Вот и проснулся. Дайте попить…
Тетя Шура напоила его морсом.
— А мне сон снился, и я никак не мог проснуться. Глаза не открывались.
— Что ж тебе снилось, сынок?
Он улыбнулся:
— Море морса… А потом боцман мой… А потом — жена. — Он вздохнул и вдруг сказал доверчиво: — Ушла от меня жена, тетя Шура.
— А может, ты сам виноватый?
— Виноватый, — тихо произнес Лохов.
— Разве от такого представительного мужчины далеко уйдешь? Сидит в коридоре, плачет. Не признал меня, говорит.
Лохов не сразу понял, о чем она. Уставился на тетю Шуру:
— Что вы сказали?
— Сидит, говорю, в коридоре.
— В каком коридоре?
Лохова охватило смятение. О чем она говорит? А может быть, она ничего не говорит? Опять сон?
— Тетя Шура, это вы? — спросил он.
— Я, а то кто же? Сильно голова болит?
— А в коридоре кто?
— Да жена твоя, жена. Красивая у тебя жена, сынок.
— Жена? Вера?..
Она стояла в дверях, прижимая руки к груди таким знакомым жестом. По щекам ее текли слезы, она не утирала, она даже не замечала их.
— Вера… — позвал Лохов.
Она подошла к нему:
— Я здесь, Алешенька.
Они молча смотрели друг на друга. А тетя Шура ушла, тихонько бормоча себе под нос:
— Вот и хорошо, вот и хорошо…
— Вера, — сказал Лохов.
— Что, Алешенька?
Он не ответил. Он смотрел на ее лицо, на прядку, выбившуюся из-под казенной белой косынки, на глаза, полные слез. И вдруг понял, что он любит и лицо ее, и глаза, и прядку волос. Любит и всегда любил. Просто горе ослепило его…
— Как же… как же ты узнала? — спросил он тихо.
— Я ведь письма твоего ждала… Ждала, понимаешь… Все терзалась, все думала, как ты тут один? И вдруг телеграмма от твоего замполита, от Семенова… Я бросилась на вокзал, потом — На самолет. И вещей не взяла никаких. Я сама буду за тобой ухаживать, врач разрешил.
Много думал «Лохов в эти томительные дни. К нему все еще никого не пускали, но он мысленно вызывал к себе товарищей, сажал рядом с собой на кровать и раз-говаривал с ними. Это когда уходила Вера.
С каждым днем все глубже понимал он, как много потерял за этот тяжелый год и как много нашел в эти последние дни. Стоило теперь Вере уйти, и он начинал тосковать по ней, томиться, как мальчишка. Да нет, даже мальчишкой, когда только начинал ухаживать за ней, так не ждал он встреч и не тосковал так.
Когда она уходила, он сразу начинал думать о ней, вспоминать подробности их жизни в Снежном. Вспоминал дочь, ее тонкие ручонки, звонкий голосок. Боль утраты не исчезла, она стала мягче, печальнее. И впервые он с ужасом подумал о том, что тогда, в те страшные дни, обвинил в гибели дочки жену!.. Даже если Вера сможет забыть, разве сам забудешь это?
Матросы спасли его дважды — и от смерти и от самого себя. Но сколько это стоило ему! Кому «ему»? Опять о себе, все о себе и о себе… Я, мне, для меня… Как болячка сидит это в тебе, Лохов! Лохов ты, Лохов!..
Мысли эти терзали его, но он не отмахивался от них, не гнал. Он понимал, что надо очиститься прежде всего перед самим собой. Чтобы получить внутреннее право сказать: я понял, я виноват. Но сначала — очиститься перед самим собой. Нет судьи грознее, чем собственная совесть, если ее не усыплять грошовыми подачками, если спрашивать с себя по всей строгости.
Однажды в дверь палаты тихонько постучали. Крадучись и озираясь, вошел паренек в госпитальном халате.
— Разрешите, товарищ капитан второго ранга?
Лохов узнал Федорова и обрадовался:
— Входите, Федоров, входите… Что вы озираетесь? Никого нет, жена пошла обедать.
— А я не от жены, товарищ капитан второго ранга. Я к вам который раз пробираюсь — не пускают. А завтра — на выписку. Ребята пишут: умри, а проберись к командиру и разузнай, как здоровье.
— Так и написали?
— Слово в слово. Вот сегодня и дежурю в коридоре с утра. Как вы, товарищ капитан второго ранга?
— Получше. Спасибо. Голова перестает болеть, ну а кости срастутся.
— Срастутся. Очень вас здорово тогда закрутило.
— Слушайте, Федоров, кто меня спас? Я ж подробностей не знаю. Никого ко мне не пускают.
— Матросы, — сказал Владимир и отвел глаза. — Ребята в воду попрыгали.
— А точнее — кто?
— Да сразу и не разберешь, товарищ капитан второго ранга. Спасли — и ладно. Все на границе служим. А как же иначе? Может, вам чего надо, товарищ капитан второго ранга?
— Нет-нет, Федоров, у меня все есть. С вами-то что?
— Ладошку ободрал да синяков немного. Завтра выпишут — и на корабль.
— На корабль? Я, Федоров, тоже на корабль хочу.
— Это понятно. Знаете, товарищ капитан второго ранга, я письмо писал… Домой. Хотел рассказать, как все это было, как мы рыбаков спасали. Написал, а слова не те. Не те слова. Это не передать, что мы пережили… Для меня это на всю жизнь.
В коридоре раздались голоса. Владимир прислушался. Глаза его вдруг смешно округлились:
— Доктор. Пойду, а то попадет.
— Подождите, Федоров. Рыбаки как? Все живы?
— Все.
— Вас как зовут?
— Владимир.
— Передайте привет товарищам, Володя. Скажите, что я всех вспоминаю.
— Передам. Поправляйтесь, товарищ капитан второго ранга.
Лохов протянул руку:
— До свидания, Володя. Спасибо, что зашли.
Через несколько дней к Лохову разрешили пускать посетителей. Первой пришла незнакомая девушка, худенькая, курносая, в казенных шлепанцах не по ноге и в огромном, не по росту, халате.
— Вам кого? — спросил удивленный Лохов.
— Мне товарища Лохова.
— Я Лохов.
— Здравствуйте, — обрадовалась девушка. — Меня зовут Лена Данилова.
Лохов улыбнулся:
— А вы не перепутали чего-нибудь, Лена Данилова? Может, в госпитале есть другой товарищ Лохов? Более знакомый?
— Нет-нет, не перепутала. Я с сейнера. Уж и не знаем, как вас благодарить. Мы сперва жребий тянули, кому идти, потому что все хотят, а потом решили меня пропустить, считают, что вам приятней девушку видеть.
Лохов засмеялся. В палату вошла Вера.
— Вот, Вера, познакомься, это Лена Данилова, она из команды того сейнера. Команда решила, что мне будет приятнее девушку видеть.
— А что, неприятно? — спросила Лена.
— Нет, приятно, очень приятно, — серьезно ответил Лохов. — Расскажите, как вы там? Все здоровы?
— Более или менее. Промерзли изрядно. Страху натерпелись. Вы ж нас из такого вытащили! Товарищи поклониться велели. Спасибо вам! — И она поклонилась ему низко-низко.
— Ну что вы, Лена, — смутился Лохов.
Когда ушла эта незнакомая девушка, взволнованный Лохов задумался. В памяти снова возникли бушующие у скал волны и лица матросов в шлюпке, сосредоточенные, напряженные. Нет, не зря он командовал кораблем, учил людей.
И теплое чувство, в котором перемешались и любовь, и гордость за товарищей, и признательность, захлестнуло Лохова. И он на мгновение забыл, что прикован к койке, забыл о подстерегающей боли и улыбнулся.