Обертоны

себя дома скорее в северных широтах, любопытство к иному, к противоположному было другой константой.

Полушария не так уж отличаются друг от друга, просто мы переживаем зиму и лето в разное время года.

Поездив по южной Аргентине, Патагонии и Огненной земле, я обнаружил, сколько красоты скрывается в

южной части мира, с юности знакомой лишь по Жюль Верну, как прекрасны ее масштаб, ее краски, ее

характер. По своей строгой простоте она не так уж отличается от северной. Земля круглая, да и танго звучит

повсюду. Танго, как очаг

230

страсти. Может быть, и в моих генах живет частичка его.

Традиция танго существовала перед Второй мировой войной. Я не русский и за русского себя не выдаю, но

у меня теснейшая связь с русской культурой — хотя бы потому, что я прожил пятнадцать лет в Москве и

(как недавно установил) уже в 1977 году с воодушевлением сыграл свое первое танго в «Concerto grosso I»

Альфреда Шнитке. Вероятно, есть в самом танго нечто такое, из-за чего эта музыка всегда была популярна и

в России. Сколько знаменитых мелодий танго обладают качествами, равными разве что народным песням

(назову лишь «Очи черные»). Вспоминаю об отце, игравшем до войны на саксофоне и руководившем

маленьким оркестриком; наверняка и в его репертуаре было множество танго. Когда Латвия еще была

независимой, его оркестр ездил на гастроли в Швейцарию. Все мое детство протекло под рассказы о далекой

загранице. После войны отец иногда выступал в кинотеатрах. Я никогда не присутствовал на этих

концертах, был слишком мал. Но уверен: танго имело отношение к нашей семейной традиции еще до того, как я услышал Астора. С другой стороны, меня огорчает, когда Астора Пиаццоллу отождествляют

исключительно с танго, — не сомневаюсь в том, что масштаб его как музыканта гораздо больший.

В музыке Астора мне видится огромное игровое пространство, позволяющее выражать разнороднейшие

чувства в высшей степени изощренно и в то же время совершенно безыскусно. Пиаццолла был од-231

новременно мужествен, откровенен и бесхитростен. Чувства свои он не сдерживал и не подавлял, — ин-теллектуальные снобы не могут ему этого простить.

Пиаццолла был музыкантом с весьма высокими критериями, единственным в своем роде. Последовав совету

своей наставницы Нади Буланже, рекомендовавшей не становиться композитором «вообще», а хранить

верность наследству танго, он нашел себя. В наше время не так уж часто сталкиваешься с хорошей музыкой, которая действительно «доходит» до публики, до слушателя. Сочинения существуют как бы сами по себе, никак не взаимодействуя с окружающей средой. Некоторые из них обладают несомненной ценностью. Их

авторы трудились над ними на протяжении месяцев и даже лет. Но, боюсь, многие партитуры будут лежать

в ящиках письменных столов и в библиотеках: это произведения столь высоких интеллектуальных свойств, что они уже не могут дойти до сердца слушателя. «Порой композиторы, — как сказал немецкий автор

аргентинского происхождения Маурицио Кагель, — сочиняют их исключительно для композиторов».

Может быть, корни музыки Астора — в ее особенной простоте, при этом отнюдь не примитивной.

Танго, разумеется, не столько форма инструментальной музыки, сколько прежде всего танец. Люди, видевшие меня на сцене, нередко говорят, что я «танцую». Может быть, это и так, но в исполняемой мною

музыке я стремлюсь лишь к максимальной передаче образа. Связь музыки с другими искусствами всегда

окрыляла мое воображение.

232

В музыке, танце, литературе, кино самое важное, на мой взгляд, не столько «как», сколько «почему».

Почему композитор создал ту или иную музыку? Почему был снят такой-то фильм или написана такая-то

книга? Музыка Астора всегда содержит — помимо своей осязаемой чувственности — ясный ответ на

вопрос, почему и из каких истоков она возникла. Она — зеркало страсти и несет в себе знание человеческой

сути, которое дарит и счастье, и боль. Это волнующее соединение полярных чувств присуще его

сочинениям в той же мере, что и сочинениям Франца Шуберта или Фридерика Шопена. Среди известных

мне современных авторов лишь немногим удалось создать музыку, которую переживаешь так страстно и

глубоко.

Здесь я должен сделать отступление и рассказать маленькую историю. Частью этой истории является

Локенхауз. Этот фестиваль дал мне и моим коллегам возможность узнать и исполнить бесчисленное

количество малоизвестной музыки. Локенхауз позволил и мне предаться увлекавшим меня поискам

необычного и разработать новый репертуар. Здесь пережили «новое рождение» такие композиторы, как

Артур Лурье или Эрвин Шульгоф. Не случайно именно там произошла моя встреча с Пиаццоллой. Я должен

быть благодарен друзьям и собратьям из круга Софии Губайдулиной — Фридриху и Святославу Липсу, Владимиру Тонхе. По инициативе их менеджера Вадима Дубровицкого я впервые попробовал играть

аранжировки его музыки. Многократные поездки в Буэнос-Айрес дали мне возможность услышать и

увидеть танго, — в популяр-

233

ных ресторанах или на сцене (незабываемым было зрелище: «Tango a dos»*); там я понял, как неповторимы

сочинения Пиаццоллы.

Некоторых из коллег моего «Astor-Quartet» я теперь знаю уже много лет. С талантливейшим пианистом

Вадимом Сахаровым мы еще учились в Московской консерватории, венский контрабасист Алоис Пош

давно участвовал во многих совместных проектах камерной музыки. Разумеется, необходимостью для

Пиаццоллы было введение в наши концерты бандонеониста. Судьба свела меня в Амстердаме с норвежским

бандонеонистом Пером Арне Глорвигеном. В то время я играл танго голландского композитора Тео

Левендиэ, — произведение, написанное для меня и моей серии концертов в Амстердаме «Carte blanche».

Бандонеонист оркестра заболел, и тогда вдруг возник Пер Арне. Казалось, что мы нашли друг друга, не ища.

Теперь я не могу представить себе наш «Astor-Quartet» без моих партнеров.

От Марчелло и Вивальди до последних сочинений Альфреда Шнитке, Джона Адамса и Луиджи Ноно — мне

довелось прикасаться как бы ко всем стилям. А в музыку Пиаццоллы я просто влюбился. Она заставляет

забыть о рутине и разрушенных иллюзиях. Любовь к Астору позволяет мне вступить на ту территорию

современной музыки, которая доступна публике и не представляет собою всего лишь наглядное пособие по

музыкальному образованию, будучи примером того, какой проникновенной она может быть и сегодня.

Порой говорят,

* Танго вдвоем (исп.)

234

что Пиаццолла всегда писал одно и то же. Но разве нельзя то же самое сказать о Шуберте или о Вивальди?

Думаю, что даже когда произведения похожи друг на друга, они могут быть различны. Все решает — гений.

Пиаццолла - из числа тех больших композиторов, которые своей музыкой заявляют нам о чем-то личном, сокровенном.

Говоря о красоте, — красоте архитектуры, искусства, человека, любви, невозможно пройти мимо музыки

Астора Пиаццоллы. Я верю в нее, потому что в ней слышится мечта о лучшем мире. Все это — в танго, одном-единственном танго.

La Lontananza*

К Луиджи Ноно меня привело мое знакомство с Шарлоттой. Интуиция подсказывала ей, что мы с Ноно

должны понять друг друга. Так я отправился в Венецию -- город, где Ноно жил и с которым был кровно

связан. Это было в феврале 1987 года. К моему разочарованию, Ноно в Венеции не оказалось. Я стал

звонить и разыскал его в Берлине. Голос в трубке звучал одновременно и удивленно, и радостно; Ноно был

тут же готов со мною встретиться, и мы договорились о сроке. Свое пребывание в Венеции я посвятил

поискам сплетений, связывающих Ноно с его родным городом. Отзвук моих бесед с Шарлоттой, напоминающих лабиринт венецианских каналов, как тень сопровождал меня в пути.