Ребро

Тут и думать нечего, я этот разговор сто раз в памяти прокрутил, пока в камере сидел. Вот только нужно ли им говорить?.. Пожалуй, да. Громов не дурак, он распознает и ложь, и скрытность, и искренность. Внесу-ка я аванс за будущие знания…

— Полагаю, это связано с моей женой.

— Вашей женой? Но она же умерла! По этому поводу — мои соболезнования. А ему такие соболезнования не нужны. То, что она была его дочерью, для него совершенно неважно.

Тут мелькнула неожиданная, почти ироничная мысль о том, что меня это радует. Не то, что отец так и не полюбил Рэдж, нет. То, что эта неведомая тварь, убивающая людей сотнями, никак не была связана с моей женой — даже эмоционально. Понятия не имею, был он ее отцом на самом деле или нет, но он не имел к ней никакого отношения!

— Я знаю. Когда мы первый раз говорили о ней еще на курорте, он остался равнодушен. Но там, в секте… Я сказал ему, что она жива, и вот это по нему конкретно так стукнуло.

— Любопытно. Почему вы так ему сказали?

— Потому что я верю в это, — твердо произнес я. — Труп старухи, который мне показали в морге, всего лишь искусная подделка. Возможно, Батрак тоже не был ни в чем уверен до конца. Он решил не убивать меня, чтобы, если что, использовать против нее или чтобы поймать ее… Не знаю. Чтобы строить хоть какие-то предположения, мне нужно сначала разобраться, кто он такой.

Вот и все, аванс я им выдал. Упоминать видение на темной улице, странный этаж и звонок я не стал. Да и не нужно им это. Если они и сейчас не заговорят по делу, они меня просто используют, а я такое сильно не люблю.

Они не спешили откровенничать. Громов сидел за столом, сомкнув перед собой руки, и раздумывал о чем-то. Антон делал вид, что его интересует исключительно ноутбук, хотя то и дело поглядывал на остальных. Сергей пялился на меня, словно ожидая, что я явлю миру чудо. Тане поболтать как раз хотелось, настолько, что она даже закусывала губу, чтобы сдержаться. Но уже было очевидно, что она не скажет ни слова по делу, пока не получит разрешение Громова.

— Ну же! — поторопил я. — Кто он такой? Какой-то демон?

Громов поморщился с таким видом, будто я ему в золотой портсигар дохлую лягушку засунул.

— Нет-нет, прошу вас, не нужно приплетать к этому никакую мифологию. Татьяна, будьте любезны, введите Николая в курс дела. По возможности кратко!

А Таня только этого ждала. Она бросилась к полкам, схватила какой-то тубус и достала из него копию очень старой гравюры. Я, конечно, в живописи не силен, но то, что я там увидел, больше всего напоминало Босха. Вроде бы наш мир — но совсем не наш. Дома искажены, изогнуты, стоят вопреки всем законам физики. По ним вьются то ли лианы, то ли щупальца, часть из которых сжимает в кольцах непонятных маленьких чудовищ. Чудовища побольше чувствуют себя на этих улицах куда свободнее. Одни из них бесконечно далеки от людей, они — откровенные монстры. В других есть что-то человеческое, и вот эти куда страшнее, потому что сразу начинаешь подозревать: они подобны тебе, они разумны, и если они уничтожат тебя, они сделают это не из голода, а из злобы.

— Это стилизованное изображение, — пояснила Таня. — Написано не с натуры, а со слов очевидцев… Выживших, сумевших выбраться оттуда, их мало было. В большинстве своем они были малограмотными и впечатлительными, потому давали неточное описание…

— Побудешь тут впечатлительным, когда у тебя прямо под ногами пасть открывается, — фыркнул Сергей.

— А можно точнее? — вмешался я. — Что это за место?

— Другой мир, — просто сказала Таня, как будто в этих словах не было вообще ничего странного. — У него нет единого названия, потому что на официальном уровне он, конечно же, никем не признан. Просто есть разные группы людей, которые о нем знают. Понятное дело, каждая группа предлагает свое название и настаивает на нем. Я предпочитаю название «Внутренний мир», хотя у многих, конечно, оно вызывает не те ассоциации. Богатый внутренний мир и все такое…

— Татьяна, по делу! — вмешался Громов.

— Это тоже по делу, — обиделась Таня. — Так вот, мы его называем Внутренний мир или Мир Внутри.

— Внутри чего? — удивился я.

Если бы они завели со мной такой разговор раньше, при первой нашей встрече, я бы послал их куда подальше. Но теперь я был ровно на одну мертвую деревню ближе к принятию любых вариантов.

— Внутри того, чем он должен был стать, — заявила Таня. — Этот мир — он призрак… Призрак целого мира!

— Этого мы точно не знаем, — возразил Антон. — Он недостаточно изучен для таких заявлений! Есть теория о том, что это мир, построенный из античастиц, который своей агрессивной пародией на наш мир олицетворяет отсутствие симметрии между материей и антиматерией…

— Верно только то, что это другой мир, — прервал его Громов. — Я тоже не верю в версию с призраком, хотя она имеет место. Это некая полноценная реальность, которая каким-то образом копирует нашу реальность, но изменяет и дополняет ее на свой лад. Эти изменения преимущественно деструктивны и опасны для человека, в этом мире живут существа, о которых нам известно очень мало. Но это же — мир неизученных ресурсов и огромных возможностей.

— Это мир уродов, — холодно произнес Сергей. — Чертов уродский мир, который убивает все, к чему прикоснется!

Да уж… Пока что я больше узнавал о них, чем об этом мире. Громов относился к той загадочной реальности прагматично: хотел извлечь оттуда выгоду, не важно какую. Таня была типичной ученой, для которой не существует добра и зла, есть только объекты для наблюдения. Сергей по какой-то причине ненавидел тот мир, как ненавидят иногда людей. А Антон, конечно же, боялся и старался не касаться загадочного пространства даже в обсуждении.

— Этот мир иногда соприкасается с нашим, — пояснила Таня. — Происходит это по большей части хаотично и бесконтрольно. Во многих случаях на местах соприкосновения пропадают люди, их просто утягивает туда. Иногда они возвращаются, чаще — нет. О Внутреннем мире известно уже очень много лет, но сведения о нем все равно скудные, потому что туда невозможно добровольно путешествовать, а любые попытки его изучить смертельно опасны.

Говоря об этом, она почему-то покосилась на Громова, но быстро отвела взгляд, словно устыдившись собственных мыслей.

— Так, я понял, это мир каких-то кракозябр, где людям не рады, — обобщил я. — Но при чем тут Батрак?

На самом деле я понял куда меньше, чем пытался изобразить… Да почти ничего! Только то, что это другой мир, в который лучше не соваться. Хотя само понятие другого мира, целого мира, было из области фантастики, и мой разум ему отчаянно сопротивлялся.