Падение в небо

В бездну

Я должен был отпустить это тело, ведь в нём больше не было её души. Тётушка Лула осталась с ребёнком, а я вымыл Айрин, переодел в белое длинное платье, заплёл одну косу набок, как она часто носила при жизни. А потом отпустил ей все грехи.

«Я всё равно придумаю, как напомнить тебе о себе», — вспомнил её слова.

— Я никогда не забуду тебя, — прошептал ей на ушко, прежде чем позволить крематору отправить тело в печь, а мысленно добавил: «Мы ещё встретимся».

Когда вернулся к ребёнку, я не знал, что мне делать с ним, как подступиться, как смотреть. Как можно полюбить того, кто всегда будет напоминать мне о потере моей родственной души?

— Хотя бы возьми его на руки! — недовольно закатила глаза тётушка, подогревая для ребёнка козье молоко.

— Я не могу! — честно признался я. — Каждый его крик напоминает мне о том, что она пожертвовала собой ради него…

— И ты хочешь, чтобы её жертва была напрасной? — упрекнула меня Лула. — Он совсем один!

— Я не могу любить его! — прорычал я.

— Какой же ты болван! — фыркнула она, отталкивая меня и проходя в комнату, из которой был слышен плач.

Я подошёл к двери и заглянул туда. Лула баюкала ребёнка, прижимая к груди.

«Вероятно, у него болит животик, ведь вместо лёгкого молока матери ему подсовывают тяжёлое молоко козы! — Я читал её мысли. — А его папаша не может прижать его и дать понять, что он любим…»

Я прикрыл глаза и вздохнул:

— Дайте его мне!

— То-то же, — проворчала она, передавая ребёнка мне. — И придумай ему уже имя!

Впервые за трое суток я взглянул на своего сына. Он был таким крохотным… Почему же у Айрин был такой огромный живот? Я подумал об Айрин, и моё сердце сжалось. Точнее, то, что осталось от моего взорвавшегося сердца.

— Видишь, он перестал плакать… — прошептала Лула.

— Что мне с ним делать?

— Что же?! — фыркнула тётушка. — Любить и заботиться.

— Он такой крошечный…

— Недохоженый, — пожала плечами она.

— Они вообще выживают?

— Вот что за язык! — закатила глаза она. — В любви и заботе выживают!

— Я любил её! Почему Всевышний забрал её, а его оставил?

Тётушка Лула выхватила ребёнка у меня из рук и прошипела:

— Болван!

Малыш снова заплакал.

Я закрыл уши ладонями, чтобы не слышать его крик. Если бы я знал в эту минуту, что сам оттолкнул свой шанс на искупление, я бы переубедил себя. Вот только моя интуиция как будто была оглушена болью.

Плач ребёнка затих. В моём подсознании вспыхнули последние слова Айрин: пообещай, что никогда не оставишь нашего малыша…

Я вбежал в комнату, куда ушла тётушка с ребёнком.

— Всевышний услышал тебя! — она вытерла сбежавшую по щеке слезу.

— Что… что случилось?

— Я покормила его и отвернулась, оставив его в люльке…

— И? — я затаил дыхание.

Лула молчала, потом я прочёл в её мыслях: «Он перевернулся на животик, отрыгнул и захлебнулся».

Всевышний услышал меня, и в ту самую минуту, когда я понял и принял, что этот ребёнок — мой шанс на искупление, когда я уже решил, как назову сына, — забрал его.

У меня уже не осталось сил на страдания. Я пришёл в то место, где Айрин рисовала.

«А если бы я упала в реку, утонула бы?» — вспомнил мысли Айрин, когда она сидела так же на этом берегу и смотрела в воду.

— Тебе бы повезло, если бы ты сразу захлебнулась. Удар по воде подобен тысяче ножей, вонзённых в тело. На несколько мгновений ты полностью потеряешь контроль над собой, — вслух повторил свой ответ я.

Я поднялся с корточек, предчувствуя конец своей третьей жизни. Я знал, что это тоже ошибка, но я не мог — не хотел — жить даже минуту без неё.

Прежде чем шагнуть в бездну, я поднял глаза к небу и проговорил вслух:

— Прости меня, моя любовь! Я обещаю всё исправить в следующей жизни.