Страница 33 из 83
— И что дальше будут делать? Зачем им живые демоны? — притворно удивилась Динка, хотя догадывалась. На костре сжигать, зачем же еще? Рогатые, клыкастые… Прислужники Аримана. Нелюди.
— Ой, душечка, не знаю еще. В столицу, наверное, повезут. Сейчас сюда как раз едут, у них и спросишь. А я уж заболталась с тобой. Вишь, сколь народу? Всех обслужить надо, — и хозяйка убежала по своим делам, оставив Динку наедине с ее кошмаром, черной бездной разраставшимся в груди.
Тут в таверну вбежал запыхавшийся мальчишка.
— Еду-у-ут! — завопил он, что есть мочи. А затем, развернувшись на пятках, умчался обратно.
Люди зашевелились и потянулись на улицу, оставив на столах недопитое пиво и недоеденную закуску.
Динка тоже встала и, словно в трансе, потянулась за толпой.
«Если я не вернусь тебе придется сделать выбор», — прозвучали в ушах слова Хоегарда. Какой же у нее выбор? Из чего ей выбирать? Взять сумку с золотом и бежать куда глаза глядят? Поселиться в этой деревне и жить тут всю жизнь в надежде на то, что ва́ррэны выкрутятся и найдут дорогу обратно?
Толпа вынесла ее на центральную улицу, по которой ехали две телеги, запряженные лошадьми-тяжеловозами. На каждой телеге была укреплена грубо сколоченная из толстых стволов клетка. А внутри клеток сидели по два демона.
Выглядели они ужасно. В своем зверином обличье: с рогами, клыками, когтями и звериными глазами. Все израненные, с опухшими избитыми лицами. Связанные толстыми веревками по рукам и ногам, да еще и вертикальной веревкой, которая затягивалась на шее удавкой, стягивая между собой ноги и завернутые за спину руки.
Веревка вынуждала тех, кто был в сознании, сидеть на коленях с запрокинутой головой, иначе она впивалась в шею, грозя придушить. Вожак лежал, скрючившись, на боку без сознания. Его живот представлял собой одну сплошную кровавую рану. Рядом с ним сидел связанный Шторос и скалил в небо окровавленные клыки. В другой клетке без сознания лежал Тирсвад, его белые волосы были залиты запекшейся кровью. Рядом сидел Хоегард.
Никто из тех, кто выскочил из таверны поглазеть на чудовищ, не смог бы признать в нем того симпатичного общительного парня, с которым вчера любой из них готов был выпить по кружечке и поболтать. Правый рог у него был частично сколот, лицо превратилось в кровавое месиво. Он был связан также, как и Шторос, и сидел на коленях, запрокинув голову.
Динка неосознанно шагнула вперед, протягивая руку к клетке, но была поймана за плечо одним из гвардейцев.
— Девица, не подходи близко, — предостерегающе проговорил он. — Это опасные твари.
Динка вырвала свою руку из крепкой ладони гвардейца и бросилась бежать, расталкивая любопытную толпу. В глазах вскипели слезы, рыдания рвались из груди, но она молча закусила губу и просто бежала, куда глаза глядят.
Динка долго мчалась через лес, давя подступающий к горлу крик. Она теперь свободна, но отчего же ей так горько? Бег помогал не думать ни о чем. И она бежала напролом через лес, раня босые ноги об острые обломанные сучки, не замечая хлещущих по лицу ветвей. Только чтобы не останавливаться, только чтобы удержаться на краю вновь разрушающегося мира. Он неслась все быстрее, ощущая нарастающий запах гари, пока не влетела с разбега на пепелище. Лес на целую версту был выжжен, кое-где еще тлели непрогоревшие угли. От пепелища поднимался жар. Горько пахло серой и горелым мясом. Ва́ррэны дорого продали свои жизни.
Динка рухнула на колени на выжженую землю, взметнув в воздух целое облако пепла, и истошно завыла. Она не понимала, что именно оплакивает. Но крик рвался из ее груди, и она кричала. Почему с ней все это происходит? Едва обретенная в жизни опора рушилась, как карточный домик, и она не знала, что ей с этим делать.
Огонь. Везде огонь. Разрушительный, страшный, неотвратимый, в котором сгорала вся ее жизнь. Горело все, что ей дорого. Горели кружевные занавески на окнах, разноцветные половички на полу, вышитые покрывала на кроватях. Горела балка под потолком. Горел стол, под которым она сидела.
От прижатых к дощатому полу пальцев разбегались дорожки огня. Огонь облизывал босые пятки, искрился в распущенных волосах, скатывался по скрюченной спине. Огонь забирал с собой боль, страх, отчаяние, беспомощность. Огонь держал ее в горячих объятиях, не давая провалиться в пучину безысходности от разрушающегося вокруг нее целого мира.
— Не-е-ет! — крик рвался из груди, обдирая горло.
— Не-е-ет! — не придет Спаситель Яхве, не придет злобный Ариман, властитель демонов. Не придут мама с папой.
— Не-е-ет! — она совсем одна, маленькая, беспомощная, никому не нужная.
Пламя с ревом взметнулось до потолка. Мечущиеся по стенам тени, то приобретали очертания людей, то были похожи на черные дыры в полотне самой жизни, грозящие затянуть ее в Тартар.
С оглушительным грохотом рухнула на пол потолочная балка, и вокруг нее хороводом закружились искры. Динка выбралась из-под стола и, покачиваясь, побрела к выходу.
Целый день Динка прорыдала, сидя на сожженной земле и размазывая по щекам слезы вперемешку с золой. Но когда солнце коснулось горизонта, она успокоилась. Все еще всхлипывая, она поднялась на ноги и огляделась. Боль отступила, в душе осталась лишь холодная решимость. Слишком долго она жила с опустевшей после пожара душой. И теперь, когда на пепелище только начали появляться первые зеленые побеги, она не позволит их затоптать. Ей было уже не пять лет, и сегодня она знала, что нужно сделать.
«Выбор есть всегда», — сказал ей Хоегард.
Динка сделала свой выбор и приняла решение.
Она хладнокровно осмотрела все, что осталось от стоянки ва́ррэнов. На выжженной земле что-то блеснуло в свете заходящего солнца. Динка наклонилась и подняла короткий метательный кинжал Тирсвада. Он почернел, но оставался все таким же острым. Динка собрала на поляне шесть ножей. Седьмой где-то потерялся. Привязала их к поясу, как это делал Тирсвад. Поправила за плечами сумку, отряхнула пепел с одежды и решительно зашагала обратно в деревню.
Когда она подошла к деревне, на улицы уже опустилась ночная темнота, сгущающаяся под сенью высоких сосен, подступающих к самым домам. Но широкая центральная улица, на которой разместили телеги с клетками, была залита светом полной луны.
Ва́ррэны просидели целый день на солнцепеке посреди улицы. Зеваки вдоволь насмотрелись на бараньи и козлиные рога, поглумились над чудищами и перекидали в них все найденные в округе камешки и тухлые помидоры. Затем, удовлетворенные и уставшие к вечеру, собрались в таверне, обсудить прошедший день, богатый на события.
А уцелевшие после сражения гвардейцы, оставленные на страже чудовищ, растянулись прямо на траве, росшей по обочине улицы. Они хмуро переговаривались между собой, вспоминая безвременно погибших товарищей и желая демонам не менее мучительной смерти, и пили пиво, разливая его прямо из стоявших тут же бочонков.
Динка, не замеченная никем, прокралась к конюшне, прячась в тени домов. Конь Дайма, узнав ее, радостно заржал.
— Тише, тише, мой хороший, — Динка погладила его по бархатистому носу. А потом, немного поколебавшись, прижалась к теплой гладкой шее, зарываясь пальцами в жесткую гриву. Ей было страшно от того, что она задумала. Очень страшно. Но по-другому поступить она не могла. Там, на пепелище, она решила, что больше не будет плыть по течению.
Пусть ва́ррэны — рогатые чудовища. Пусть они порождения злобного Аримана. Но они живые, думающие и чувствующие. Такие же, как и она, Динка. Со своими мечтами и надеждами, со своими понятиями о справедливости. Они не по своей воле попали в этот мир, не от злого умысла убивали людей. Просто они не умеют поступать иначе, как не умеют поступать иначе волки, оказавшиеся среди отары овец. Это было странно, неправильно, глупо, но Динка их понимала и сочувствовала им. Она прожила среди них всего неделю, и поняла, что они не такие, какими их описывал на проповедях служитель прихода.