Страница 2 из 40
Я переобулась и надела куртку горчичного цвета. Мне хотелось выбежать на улицу, попинать жёлтые листья ногами, напевая «что такое осень, это листья…». Но пришлось спокойно выйти, мечтательно посмотреть на гору листвы, заботливо сграбленную в кучу, и пойти к ожидающей меня машине.
Водитель, Григорий Станиславович, читал газету, расстеленную прямо на руле, и хмурился. Я поздоровалась и забилась в уголок, уткнувшись в телефон. Пока дверь не открылась и напротив не сел второй пассажир. Мой сводный брат, моё мученье, Золотов Александр.
Чисто технически он мне никакой не брат, но мои опекуны требовали называть его именно так. Воспоминания потоком пронеслись перед глазами. В год, когда я попала в элитную школу Андервуд мне исполнилось тринадцать лет. Прошло полгода с тех пор, как меня забрали из интерната. Все это время со мной занимались репетиторы и воспитатель, чтобы я хоть немного смогла соответствовать высоким стандартам школы. Этого времени мне хватило, чтобы понять, что ни о какой семье речи не идет.
Меня вымыли, вычесали и теперь дрессируют, чтобы как комнатную собачонку таскать по приемам, балам и благотворительным мероприятиям. Было приятно спать на чистом белье и не драться с другими воспитанниками за десерт в столовой, но мне хотелось семьи. Хотелось, чтобы меня любили. Да, что там любили, хотя бы замечали!
Сколько раз я старалась произвести впечатление на моих опекунов. Делала всё, что мне говорили, ела противную еду и не жаловалась, когда от ношения исправляющего осанку корсета хотелось выть и лезть на стену. Но всё было напрасно, Алла Альбертовна морщила нос, при виде меня и закатывала глаза, а Михаил Валерьевич просто не замечал.
Моё знакомство со школой поручили Александру, что его совершенно не обрадовало. Он держал лицо, не грубил мне, но я чувствовала, как он недоволен обузой в моём лице. А вечером, после школы, мне на телефон стали сыпаться смс. Разного содержания, но все обидные, злые и оскорбительные.
Меня называли разными словами, посылали далеко и надолго, прошлись и по моей внешности, и по умственным способностям, хотя оценить их не успели даже преподаватели. Прочитав первую сотню сообщений я, со слезами на глазах, побежала к «брату».
Длинный коридор был усыпан ломаными тенями. Мне было страшно и не привычно, обычно после наступления темноты я из комнаты не выходила, но сейчас был особый случай. Я бежала от светильника к светильнику, шурша своими чешками. Отсчитав двери, я замерла перед нужной.
Глубоко вздохнув, постучала по белому куску дерева. Дверь распахнулась резко, и я отскочила, боясь получить по лбу. Саша молча смотрел на меня, не мигая. Его мягкие домашние штаны держались на угловатых бёдрах, а худощавый торс облегала светлая рубашка. Натужно сглотнув, я принялась сбивчиво объяснять причину моего визита. От смущения и нервов уже не помню, что бормотала. В воспоминаниях сохранилось только как я протягиваю ему телефон, показываю всю ту гадость. А он, подняв одну бровь, говорит мне:
— Не моя проблема.
И закрывает дверь.
Слёзы, до этого как-то сдерживаемые, хлынули из глаз рекой. Я плакала молча по старой привычке. В детском доме нельзя показывать слабость. Нельзя плакать или жаловаться, иначе свои же съедят. Сквозь пелену слёз было трудно найти свою комнату. Но я была рада, что никто не видел меня такой. И только потом до меня дошло, кто был тот единственный в Андервуде, знавший мой номер телефона и растрепавший его.
А через пару дней сообщения исчезли. Почти так же резко, как и начались. Что это было и за что мне такой приём никто так и не объяснил, но с тех пор в школе я стала изгоем.
Моим опекунам предлагали перевести меня в другое, менее статусное заведенье, но они отказались наотрез. Это ведь будет выглядеть снобизмом. А на глазах у всего мира меня холили и лелеяли. В итоге ко мне приставили профессионального тьютора, и на том дело кончилось.
Мой якобы брат на законном основании перестал вообще замечать меня, а на все издёвки своих друзей смотрел сквозь пальцы. Возможно, именно тогда я стала для него пустым местом.
И вроде бы умом я всё понимала, мы слишком разные. Он отмороженный мажор, я благотворительный проект, но мои чувства… Глупые чувства, глупой девчонки. Ведь несмотря на его показное безразличье он мне очень нравился. Его каштановые волосы, непослушными прядями прикрывающие лоб. И ясные серые глаза. Я успокаивала себя тем, что тогда я была ребёнком и ничего не понимала. Именно поэтому мои колени дрожали, когда я слышала его голос. Он мало говорил, но всегда чётко и по делу. Бархатный баритон пробирался в самое сердце.
Каждый его взгляд я замечала, мечтала, что вот сейчас он мне улыбнётся и мы разговоримся, станем близкими друзьями. Бережно складывала в копилочку памяти каждый эпизод. Я даже подсчитала сколько раз за эти пять лет он произносил моё имя. Всего шесть раз, но я отчётливо помнила и берегла их. И вот теперь настало время для седьмого.
— Ты интересно придумала, Женя, но больше так не делай. Марго сломала нос Диане, и теперь они обе в больнице.
Моя челюсть упала бы мне на колени, если бы от шока её не свело. Саша смотрел на меня холодно, но открыто. Это не было участие с его стороны, но и безразличного пренебрежения больше не было.