Бич Нергала

– Выходит, чародеев вроде тебя в Агадее не осталось? – Зивилла ощутила, как по щекам расползается румянец возбуждения.

– Таких, как я – ни одного. У Ну-Ги был обет… не колдовать, он нарушил его только… ради меня. Так он сказал. Я потом возился с монахами Эрешкигали, пытался их… научить, но все без толку… Зивилла… ты не ответила. Почему тебя называют… дамой Когира?

– Называли, – угрюмо поправила она.

– Называли.

– Дама Когира – это не геральдический титул, – сказала она. – Всего-навсего почетный. Женщина носит его от турнира до турнира. Рыцарь, побеждающий на турнире, завоевывает этот титул и отдает даме своего сердца. Я была Дамой Когира восемь лет подряд. В последний раз осталась ею благодаря Сонго, юноше из моей свиты.

– Вот оно что, – донесся из алькова полустон-полушепот. – Значит, это я отобрал у тебя титул… Зивилла… Хочешь, я его верну?

Когирянка печально улыбнулась и осмелилась чуть приподнять глаза. Изгвазданное шерстяное одеяло лежало жгутом поперек кровати, исподнее на узнике было в пятнах засохшей крови. «А ведь ему ни разу не сменили повязку», – подумала Зивилла. И мысленно одернула себя: он не заслуживает жалости.

– Вместе с прежним телом? – глухо произнесла она.

– Конечно… Как же еще?

– Что так, Лун? Почему ты сразу не согласился? Ведь мы с Конаном тебя уговаривали. Унижались перед тобой.

– Тогда я… не мог, – хрипло ответил Лун. – Не имел права. Нет, не то… Как бы тебе объяснить… Мы, горногвардейцы, не властны над собой. Когда мы присягаем королю, мы произносим заклинание… Сами себя заговариваем. Это мощные чары, нарушить их невозможно. Когда вы с Конаном просили меня… я просто не мог ничего исправить. Я был солдатом и воевал. Даже в этой камере.

А неделю назад… ко мне пришел Ну-Ги. Он… он говорил такие ужасные вещи… Поверь, Зивилла, нет хуже пытки, чем слушать такое от человека, которого считаешь вторым отцом. Я употребил во вред… его священный дар. Оказывается, сокровенная мечта тут ни при чем… ее и не было вовсе. Представляешь? Он научил меня вселяться в чужие умы, чтобы я проник в разум повелителя и остановил его, не дал совершить роковую ошибку. А я все эти годы ни сном, ни духом… Когда мне стукнуло девятнадцать, один влиятельный вельможа… Ибн-Мухур… убедил меня пойти в гвардию. Настоятель не возражал, у вас это в порядке вещей. Я принял присягу… и все! С того дня я даже в мыслях не мог… причинить зло своему властелину. А Ну-Ги… старый безумец забыл про меня. И только теперь вспомнил. Пришел сюда… и, шутя, снял заклятие. Сказал, что мои раны гноятся, скоро я умру… и поделом. А на Серых Равнинах, сказал он, ничего хорошего тебя не ждет, если не исправишь содеянное, хоть отчасти. И вот я… попросил стражников, чтобы позвали тебя. Я готов исправить… что успею. Поверь… это не уловка.

– Я верю. – Зивилла улыбнулась.

– Неправда. – Пленник тяжко вздохнул. – Ты мне не веришь. И никто не верит. Вы все боитесь «лунной болезни».

– А ты посмотри мне в глаза.

Женщина в мужском обличье нагнулась к пленнику. Мешок с прорезью для рта упал на пол. Она отстранилась. Она не знала, что мешок скрывает бронзовую маску с прорезью для глаз.

– Я позову надзирателя, – сказала Зивилла. – Он снимет маску.

– Лучше отвези меня… в Даис. Я должен встретиться с Ангдольфо… пока жив. Он привезет меня обратно… и ты вернешься в свое тело.

Затянулась пауза. Когирянка сидела, тоскливо глядя в одну точку. Прислушиваясь к тяжелому дыханию Луна.

– Я позову надзирателя, – повторила она. – Потом ты расколдуешь Парро и остальных. Излечишь всех, кого мы поймаем.

– Всех не успею… Мне жить осталось…

– Сколько успеешь, – хмуро перебила Зивилла.

– А как же… ты?

– Меня больше нет, – бесстрастно ответила когирянка, вставая. – Позавчера в Даисе горногвардейцы похоронили мое тело. Гангрена.

– Прости, – вздохнул Лун. – Это ужасно, но… может быть, тебя устроит тело другой женщины? Приведи ее ко мне, и я…

– Ты, – зло оборвала Зивилла, – больше никогда меня не увидишь. Прощай.

Она быстро вышла из камеры и жестом остановила надзирателя, который хотел вставить в замочную скважину ключ.

Глава 2

Прозрачный запаянный шар угодил в вершину скалы, вверх и в стороны брызнули «слезы Инанны». Еще не успев долететь до препятствий – серого гранита, кустов, древесных стволов – они превратились в ярчайшие искры. А чуть позже буйное пламя объяло весь утес.

Напуганной змейкой Юйсары выскользнула из объятий Конана, сгребла одежду в охапку. Обнаженный киммериец сидел на сочной траве, с тревогой глядел на оранжевый столб; в реве пламени тонули мирный щебет птиц и жужжание насекомых.

Он торопливо оделся и, прихватив оружие, побежал мимо лагеря когирцев к цепочке скал. Хватаясь за кусты и камни, вскарабкался на невысокий утес в двух бросках копья от охваченного пламенем. Окинул равнину цепким взглядом.

Два точно таких же пожара бушевали на севере, за дворцом и сокровищницей, и на северо-западе. И там, и там были его люди. На севере – когирцы и пандрцы, на северо-западе – кшатрии. А по левую руку, всего в полете стрелы, обосновались вооруженные крестьяне.

Едва он вспомнил о крестьянах, над самой середкой их стана взвился оранжевый жгут. А вскоре до Конана донеслись крики.

Он повернул голову в сторону дворца и заметил неприятельский снаряд. Не увидел (увидеть было невозможно, прозрачный шар, наполненный бесцветной жидкостью, спивался с небесной голубизной), а уловил движение. Зажигательный снаряд летел прямо на него.

За миг до падения шара Конан показался себе голым и беспомощным, как новорожденный ребенок. Сейчас рядом с ним на скалу спрыгнет огненная смерть, и…

«Слезы Инанны» брызнули на лагерь. Кто-то закричал от невыносимой боли, вспыхнули шатры, в следующее мгновение поднялась дикая суматоха. Где бегом, где съезжая на седалище, Конан спустился со скалы и примчался к когирцам.

– Коней! – закричал он, надсаживая горла – Уводите коней!

Стреноженные кони пронзительно ржали, скакали по лагерю, сбивали людей, опрокидывали котлы и рушили пирамиды из копий. Несколько воинов таскали в шлемах воду из ручья, тщились спасти горящую груду провианта, – шатер, прикрывавший ее, успел превратиться в пепел. Сонго висел, как пиявка, на шее своего перепуганного коня, пытался остановить. К нему подскочил Конан, оглушил скакуна ударом могучего кулака по черепу, оттащил когирца от падающего животного и закричал, развернув лицом к себе:

– В лес! Уводи людей в лес! Рассеяться!

– А лагерь? – растерянно выкрикнул когирский рыцарь, – Они же тут все сожгут!

– Людей спасай, болван! – вышел из себя Конан. – В лес! Не вздумай на равнину высунуться – конницей ударят.

Сонго кивнул и, прихрамывая, поспешил к своим товарищам. Конан огляделся, заметил Юйсары, гаркнул: «Сюда!» За спиной треснуло стекло, он развернулся в прыжке, как от нежданного удара кнутом. Шар угодил между двумя шатрами, забрызгал оба; капли на земле и холсте быстро наливались оранжевым жаром. Конан отскочил от гибельной лужи, а шатры вспыхнули, и заполыхала земля, и казалось, пламя не уймется, пока, не прожжет себе лаз к сердцу земли.

На этот раз никого из людей не задело, но сосуды падали с потрясающей точностью, а значит, лагерю конец, подумал Конан. Но не эта мысль привела его в ярость. Здесь, в лесочке за скалами, стояла меньшая часть когирского отряда, остальные расположились на севере, и у них были кони, отбитые у агадейцев. Сорок восемь скакунов. Сутки напролет сорок восемь когирских рыцарей и отборных воинов Сеула Выжиги осваивали необыкновенное оружие покорителей мира, чтобы завтра штурмовать сокровищницу и дворец, чтобы громить врага его же оружием. За навыки приходилось дорого платить – ожогами, рваными ранами, даже жизнями. Двоих унесла на тот свет «ноздря Мушхуша»; плохо прикрепленная, она сорвалась с бока скачущего коня и хлестнула огнем по цепочке зрителей. А теперь получается, эти жертвы напрасны. Конан заскрежетал зубами и выругался.