Бич Нергала

– Обр-рати внимание, – произнес вдруг за спиной скрипучий голос, – на юго-запад.

Бен-Саиф обернулся, как ужаленный. На краю корзины сидела тропическая птица пестрой окраски, с преобладанием оттенков зеленого. Вертела клювастой головой и хладнокровно смотрела на сотника то одной, то другой черной жемчужинкой с белым ободком.

– Силы подземные! – воскликнул ошеломленный сотник.

– В том лесочке, – продолжал попугай, – сам Конан со своими когир-рцами. И кр-расоткой Юйсар-ры. Ах, какая женщина! Что за гр-рудь! Что за икр-ры!

– Ияр? – осенило Бен-Саифа. – Ты же Ияр, да?

– Ияр, – подтвердила птица. – Р-рад тебя видеть, агадеец.

– Ха! – Бен-Саиф восторженно хлопнул в ладоши. – Каким ветром тебя занесло, старина?

– Да вот, пр-рилетел отдать должок, – охотно ответил бывший апийский сотник. – Это у меня теперь такое р-развлечение. А ведь я только что от нашего пр-риятеля.

Агадеец посмотрел на Ияра повнимательнее. Тропическая птица изрядно утратила лоск: перья грязны и растрепаны, на месте роскошного пестрого хохолка – плешь. И, тем не менее, от попугая так и веяло самодовольством.

– Ты про Луна? – с надеждой спросил Бен-Саиф. – Так он жив?

Попугай отрицательно помотал головой.

– Жив-то жив, но, увы, в тюрьме. В подземных застенках. Я хотел его выр-ручить, ведь он, так сказать, спас мне жизнь. Но меня и на пор-рог не пустили. Там все настор-роже, сучьи потр-роха, никто не р-рискует смотр-реть в глаза даже ничтожной мухе. Боюсь, Лун очень плох. Я побывал у Каи-Хана.

– Да что ты?! – удивился Бен-Саиф. – И не побоялся?

– Так тр-рясся, что половину перьев р-растерял, – честно ответил Ияр. – Зато Каи после моего ночного визита недосчитался пр-равого глаза. Он теперь не сопр-равитель Апа, а убогий калека, посмешище. Словом, покойник, сучьи потр-роха. Пр-редставляешь, как Авал обр-радовался?

– Представляю, – с широкой улыбкой кивнул Бен-Саиф. – Ну, а ко мне ты зачем прилетел?

– Так я же говор-рю, должок отдать. Р-раз я Луна не спас, так хоть тебе помогу. Хочешь этих нечестивцев выжечь? – Ияр мотнул головой вбок. – Запр-росто. Я тут целый день летал, все р-разведал. Только уговор! – Он приподнял драное крыло.

– Вернуть тебе человеческий облик? – предположил Бен-Саиф. – Прости, Ияр, не могу обещать. Вот, если Луна спасем… Тогда пересадим тебя в какого-нибудь здорового, красивого каторжника. Видишь ли, Лун – уникум. Свой необыкновенный дар он получил в награду от самого Анунны, это один из наших святых, он дал обет не совершать ни добрых, ни злых дел, но изредка делает исключение для кого-нибудь из паломников, выполняет его самое сокровенное желание…

– Да гадить я хотел на человеческий облик, – встряхнул крыльями попугай. – Мне и в этом неплохо, лечу, куда хочу, сам Митр-pa не брат. Тут за мной давеча ястр-реб увязался, сучьи потр-роха, так вер-ришь ли, я ему пол-хвоста выклевал! Нет, Бен-Саиф, ты мне лучше Юйсар-ры отдай, подр-ружку Конана. Ах, какая стать! Ах, какие бедр-ра!

– Женщину? – изумился Агадеец. – Помилуй! Да на что попугаю человеческая самка?

– А вот увидишь, – уклончиво пообещал Ияр, поправляя клювом растрепанные перья на грудке.

Со сводов подземелья срывались холодные капли, редкие светильники, расставленные по нишам слепыми надзирателями, скупились на чахлый свет, как последние крохоборы. С тех пор, как хозяин замка помрачился рассудком, тюрьма содержалась в небрежении. Зивилла посещала ее нечасто, а надзирателей осталось вчетверо меньше прежнего, остальные давным-давно разбежались, убоясь «лунной болезни»…

У полудюжины зрячих, которые помогали трем слепцам стеречь пленников, наверное, на всю жизнь укоренилась привычка ходить с низко опущенной головой. Они никогда не смотрели в глаза узникам, которые упрямо называли себя Лунами. Это и спасло челядинцев графа Парро от заразы, когда один из надзирателей, помрачась рассудком (без помощи Лунов, просто от дурной наследственности вкупе со злоупотреблением пивом и вином), внял-таки уговорам графа и вошел к нему в камеру. Вскоре после этого, не поднимая глаз, его зарезал другой стражник, когда безумец приблизился к нему и попытался завести разговор по душам. А графа оглушили и бросили обратно за решетку, снова надев ему бронзовые шоры. Люди из подземелья давно научились узнавать Лунов по манере речи.

Женщина в мужском теле тоже не поднимала головы, спускаясь по скользким от грязи маршам. Перед ней бесшумной тенью скользил надзиратель, – кряжистый, толстоногий, он был неотличим от своих приятелей и от тюремщиков из других замков Когира, словно дворяне когда-то задались целью вывести особую породу стражей подземелья и добились успеха. Казалось, коренастые охранники рождены как раз для этих сумрачных анфилад; прислонится такой где-нибудь к стене, и запросто спутаешь его с пилоном или контрфорсом.

Только в одну «чумную» камеру осмеливались заходить стражи. Там в неглубокой стенной нише лежал прикованный к кровати пленник. Оковы, конечно, были не нужны – в агадейце едва теплилась жизнь.

Надзиратель услужливо поставил у кровати шаткую табуретку и, повинуясь жесту Зивиллы, беззвучно выскользнул из камеры. Лязгнула дверь, за крошечным зарешеченным оконцем всколыхнулась серая тень.

Пленник в алькове безмолвствовал. Зивилла прислушалась к его неровному дыханию и поняла, что он в сознании и не спит.

– Зачем ты звал меня, Лун? – спросила дама Когира. Еле слышно скрипнула кровать. Лязгнули оковы. И словно из немыслимой дали донесся прерывистый шепот:

– Я звал тебя… почти неделю назад.

Зивилла пожала плечами.

– Я была занята. Истребляла в лесах твоих друзей. Теряла своих. Отнимала оружие у Лунов, которых сдуру взялся снабжать твой король. Вчера мы захватили большой обоз агадейцев, всыпали им по первое число, вот я и позволила себе передышку. Решила навестить тебя, послушать, что новенького скажешь, а заодно «порадовать» своими новостями.

Лун снова шевельнулся на кровати.

– Да, на этой войне… нам не очень везет.

– Нам тоже, – с горечью признала Зивилла и безрадостно усмехнулась. – Столько напрасных жертв. Зато мы вас отучим воевать. Раз и навсегда.

Несколько мгновений Лун полежал молча. «Все-таки ему тяжело говорить», – догадалась Зивилла.

– Дама Когира… – сипло произнес узник. – Я все думал… что за странный титул?

– Мог бы спросить у кого-нибудь из надзирателей.

– Спрашивал. Не отвечают. Никто из них со мной не разговаривает. Боятся.

– Мне кажется, на то есть причина, – язвительно вымолвила Зивилла.

Лун тяжело вздохнул.

– Уже нет.

Пришел черед когирянке сделать паузу.

– Что значит нет?

– Мне было видение, – пояснил Лун. – Даже не скажешь, что видение… совсем как наяву. Он сидел на этом же табурете…

– Кто?

– Ну-Ги, отшельник… мой духовный отец. Это он… научил меня…

– Переселяться в чужие умы? Менять местами человеческие души? – Зивилла вдруг разволновалась и тотчас мысленно приструнила себя: «Спокойно! Хоть виду не подавай!»

– Да, – ответил Лун. – В детстве… я был воспитанником… Пустыни Благого Провидения. Это храм в горах Агадеи, там много всяких чудес. А в горах над Пустынью… пещера отшельника. Там его нетленные мощи прикованы к скале… были прикованы до недавних пор, сейчас он снова странствует… Вернулся в мир. Говорит, что мир без него сошел с прямой дорожки.

– Когда я был маленьким… – Голос Луна слабел, слова перемежались тихими стонами. – …жрецы повели нас в пещеру Ну-Ги, чтобы постричь в монахи. Мы долго поднимались в гору, хотелось пить, а в пещере… я увидел источник… Как раз под мощами. Моих сверстников тоже мучила жажда, но они боялись прикоснуться к воде, да и пастыри не велели… А я все-таки испил… украдкой. И за это… за смелость… за то, что я такой особенный… Ну-Ги наградил меня. Он пообещал… тогда… что выполнит мою наисокровеннейшую мечту. Сказал… ты, может быть, сам о ней не подозреваешь, она – в самой глубине твоей души, пришла, наверное, еще из прежней жизни. Но я тебе помогу, сказал он, ступай… мальчик… и будь царем судьбы своей. Так я стал волшебником.