Ты меня поймал

Прикрыл глаза, впитывая в себя нежный запах и тепло женского тела. Девчонка, едва дыша, ждала, а мне вспоминать всё это — все равно что кол в сердце без анестезии.

— Илларионов повторил те анализы и ещё добавил своих, а потом вызвал меня одного на встречу. Монике надо было прервать беременность. Её состояние здоровья всё ухудшалось, и это были не обычные симптомы токсикоза беременных, как мы полагали. А ещё это был не мой ребёнок. Мне выдавались подтасованные результаты обследований. Будучи тогда неопытным и эмоциональным, я сгоряча сначала вывалил всю правду об обмане Монике и лишь потом о том, что ей по жизненным показаниям необходимо сделать аборт. Естественно, жена не поверила, заявив, что это лишь мой способ мести. На момент нашего с ней знакомства она уже была беременна, поэтому её родители так старались успеть породниться. Это был тупик.

Замолчал, стараясь заглушить тянущую боль в сердце. Это старые шрамы очнулись.

— Я вспомнила, — неожиданно шепчет мне Лара. — Папа, как-то разговаривая в кабинете по телефону, начал вдруг кричать. Что-то вроде, если вы граф, это не значит, что я должен продать вам свою совесть. Я запомнила этот момент из-за того, что отец крайне редко кричал, считая это деструктивной логикой.

— Да. Это он меня послал в интеллектуальной манере. Я просил его сделать аборт тайно, без согласия моей жены. Мне подсказали, что ей надо дать выпить, а потом под видом угрозы выкидыша засунуть Монику в больницу и провести операцию. Срок уже был большой, чтоб обойтись без медицинского вмешательства.

— Отец бы никогда на такое не согласился.

— Правильно, Мотылёк. Он и не согласился. Пытался и меня отговорить, понимая, что при наличии моих финансовых возможностей я найду менее совестливого гинеколога. Но я любил Моник, несмотря на её обман, и не хотел её смерти. Илларионов тогда уступил мне только в одном моменте — выдал справку о моей совершенной бесплодности.

— Зачем тебе такая справка?

— Если бы мне удалось провернуть левый аборт, то потом Моника могла бы снова собраться рожать, а ей нельзя. Вот я и решил оставить свой род без потомства.

— Значит, не удалось?

— Нет, Лар. Не знаю, что именно на меня подействовало, то ли слова твоего отца о том, что он никогда бы не пожелал такого мужа своей дочери, то ли я просто сам осознал, какой ужас собираюсь сотворить, но спустя пару месяцев жена мне и так поверила. Слёзно просила прощение, но, несмотря на все мои деньги и власть, нам не удалось спасти ни её, ни нашу дочь.

— Господи, Лев, какой кошмар.

Притянул к себе девчонку, буквально впечатывая в своё тело. Хотелось заполнить ею всё, что внутри меня давно опустело и было похоронено под табличкой «Не беспокоить».

— Кошмар, Лар, был потом, а тогда наступил ад. Я звонил твоему отцу после похорон моих девочек и кричал, что это он виноват, проклинал его и весь его род, даже обещал убить, а потом мы с ним оба плакали. Спустя пару месяцев я извинился перед ним и прислал в подарок тот самый кольт, которым ты мне угрожала.

— А потом их не стало.

Боль одна на двоих.

— Да. Я не успел на похороны. Хотел заехать и лично выразить тебе соболезнования, но мой отец, единственный кто знал обо всём в подробностях, посоветовал этого не делать. Мои тогдашние обвинения и обещания в адрес Илларионова всплыли в прессе, и часть журнальной братии пристрочила мне заказное убийство твоей семьи. Я почти на год покинул Россию.

— Хватит, Лео. Я больше не могу, — тихо, кажется, едва раскрывая рот, прошептала девушка. — Боль, словно ты от меня куски мяса отрезаешь тупым ножом.

— Прости. Прости меня.

Лара не плакала, а словно превратилась в соляной столп и все эмоции пожирали её изнутри.

Со стоном полного отчаянья подхватил её подбородок и поцеловал искусанные до крови губы. Я не хотел срывать корки с наших ран, но теперь мы оба захлебнулись.

— Прости, Мотылёк, прости, — шепчу бессвязно, не понимая, за что именно извиняюсь: за прошлое, настоящее или наше возможное будущее.

Хочу выпить всю её боль, залечить все раны на нежных крыльях, а потом отпустить, если захочет.

Женские пальцы судорожно впиваются в мои плечи, когда я в стремлении присвоить её себе начинаю сдёргивать халат.

Торможу и вцепляюсь в лазурный с вспышками синего взгляд. Неуверенности там гораздо больше, чем огня. И девчонка права. Её первый раз должен быть не вот так в торопях в чужом доме и на чужой постели.

Запахиваю ворот халата обратно под самым подбородком и, отвернув от себя на другой бок, укладываю нас спать.

— Не бойся, Лар. Я вполне способен просто поспать с прекрасной бабочкой в одной постели.

— А, вот оно, что упирается мне в поясницу?

— Оно тоже способно. Это, так сказать, приветствие тебя рядом с нами.

Не вижу, но буквально чувствую её ухмылку.

— И ты не ответила на мой вопрос.

— Какой?

— Ну ладно. Не будем. Спи, Мотылёк.

Спасибо дикой усталости и хроническому недосыпу, что усмирили моё неудовлетворённое «мужское», и оно довольствовалось теплом под боком и запахом цветов.

— Я смогу.

От голоса Лары дёргаюсь, видимо, успевая погрузиться в дремоту.

— Ну, я смогу простить и принять твою врождённую аномалию невыносимости.

— Спасибо, Мотылёк. Это вселяет в меня тонну надежды.

— Сильно только не воодушевляйтесь, граф Дракула, — снисходительно поспешила добавить Илларионова.

Улыбаюсь. Вот казалось, пару минут назад умирал от фантомного внутреннего кровотечения, а теперь радость. Признак эмоционального непостоянства на лицо.

Вздохнув, засунул нос в ямочку на женской шее, а всему остальному в моей голове приказал заткнуться. Граф я всё-таки или нет?!