На грани фола

Не в силах выносить этот взгляд, я зажмуриваюсь. Запечатываю ее покрасневший рот поцелуем. Двигаюсь с каким-то отчаянием, не сдерживая себя, вколачиваюсь в нее. Вика глухо вскрикивает, достигнув оргазма, начинает мелко дрожать и крепче сжимает меня ногами, подгоняя… Небывалая по силе разрядка налетает на меня, как лавина, сметающая все на своем пути. Когда я кончаю, отстав от Огневой совсем ненадолго, я настолько ошеломлен, что силы остаются только на то, чтобы перекатиться обратно на спину, прижать ее влажное тело к себе и накрыть нас обоих свежей простыней.

Разомлевшая Булочка не сопротивляется — тихо сопит, удобнее устраиваясь в моих руках, но ее пальцы все еще сжимаются вокруг кулона. Ни одной живой душе, даже маме я не рассказывал его значение для меня. А сейчас, из-за приближающегося со скоростью света отъезда, мне вдруг хочется поделиться сокровенным с Викой. Почему? Хер разберет. Может быть, я просто доверяю ей?

— Помнишь, ты спрашивала про кулон?

Она на мгновение задерживает дыхание. Потом молча кивает, будто словами боится спугнуть мое желание откровенничать.

— В шестом классе у меня была девочка, — начинаю я, воскрешая в памяти болезненные воспоминания. — Ее звали Вера. Я думаю, я ее любил. По-настоящему. Насколько может любить двенадцатилетний пацан. Мы с ней год были неразлучны. Гуляли постоянно. Я с ней и Саня с ее подружкой. Однажды пошли пешком вдоль трассы на выезд из города — хотели дойти до нового моста. Было темно. Фонари работали через один. Вера боялась и держалась за меня, а я в какой-то момент ее отпустил. С Саней заспорил, мы начали в шутку драться. Нас вынесло на дорогу, но как-то мы вовремя среагировали. Хотели поржать над этим, но услышали только резкий крик и тупой звук падения, — я замолкаю, потому что в носу начинает нестерпимо щипать. Зарываюсь носом в Булочкины волосы, дышу. А потом просто выпаливаю на одном дыхании: — Веру сбил мотоциклист. Она умерла сразу. Этот кулон принадлежал ей.

Булочка в ответ на это признание ничего не говорит. Только обвивает своими руками и крепче прижимает к себе, будто без слов шепчет мне, что услышала, что она здесь, рядом. И это, наверное, единственное правильное из того, что она могла бы сделать.

— Вы с Быковым так давно дружите? — спрашивает тихо.

— С детского сада, — отвечаю хрипло. — После того, как Веры не стало, меня немного понесло. Саня всегда рядом был. Много раз меня выручал, спасал даже.

— Поэтому сейчас это делаешь ты? Спасаешь его, даже когда этого делать не стоило бы?

Я не пытаюсь делать вид, что не понимаю ее вопроса. Поэтому отвечаю максимально просто и в то же время предельно честно:

— Он мой друг, Вика.

Глава 47

Арсений

Булочка кажется мягкой, маленькой, местами округлой, но хватка у нее стальная — тут не поспоришь. Обнимает меня под домом да так, что вздохнуть не могу, а просить, чтобы полегче была, как-то и не хочется. Нравятся мне ее порывы искренние. Нравится, что не скрывает эмоций. Мерзнет, тычется красным носом мне в грудь, слезы прячет, а у меня самого блядский ком в горле стоит.

— Эй, голубки, вы еще долго лобзаться будете? Мы так в аэропорт опоздаем, — бухтит Рус в приоткрытое окно своей тачки.

— Опоздаем — следующим рейсом полечу.

И хотя я продолжаю обнимать ее, Вика все равно медленно отстраняется, вытирает припухшие щеки и губы, трет озябшими руками нос и смотрит на меня снизу вверх, простреливая лоб навылет пронзительным взглядом. Ее обычно пушистые ресницы слиплись от слез, губы дрожат, но она не произносит и слова с тех пор, как мы спустились вниз. А что говорить, когда словами не озвучить бурю внутри?

Две недели пролетели так незаметно, что я сам охренел, когда вчера мне на почту пришло уведомление об открытии онлайн-регистрации на рейс в Черногорию. Думал, попутали что-то, система сломалась, заранее решили устроить, а потом даты проверил и…

Мы даже почти не трахались вчера. Не то настроение было. Целовались да — я губы о ее кожу стер, но, блять… Даже если бы она вся с ног до головы обмазалась медом, меня бы это не остановила — вылизал бы всю. В таких объятиях не грех и помереть. Уже под утро, когда Булочка начала хныкать во сне и звать меня, я понял, что это звездец. Обнял ее, поцеловал, успокоил, как умею лучше всего: удовлетворенная девушка всегда счастливее. Но как представил, что в следующий раз, когда буду далеко, она меня рядом не найдет, и просто… блять.

Договорились с ней, что в аэропорт Огнева с нами не поедет. А то я на хер в самолет не сяду. И даже Русу ее в таком состоянии доверять не хочу. Поэтому снова целую Булочку в кончик красного и соленого носа, будто лишний поцелуй поможет нам меньше страдать — ага, конечно. Лезу в карман, достаю ключи и вкладываю ей в ладошку. Такая крохотная она у нее на фоне моей лапы.

— Я уже говорил, но повторю еще раз для непонятливых. Живи у меня. Не хочу, чтобы ты по общаге шаталась одна.

— Я не одна, там…

— Ага, давай еще раз напомни мне про никчемного додика, который сам себя защитить не может. Здесь элитный дом, территория под охраной, повсюду камеры. Клининг раз в неделю и доставка еды заказана у меня до конца месяца. Че добру пропадать?

— Попроси их вернуть деньги. Или… — она кивает в сторону Руслана тачки. — Платонову предложи. Он, бедный, похудел на общажной еде.

— А я предлагаю тебе, — улыбаюсь этой заботливой заразе.

— Но, Сень, вдруг…

— …как в сказке скрипнула дверь, — смеюсь я, но потом повторяю уже серьезно: — Не обсуждается, Булочка. Я хочу видеть тебя у себя на кровати абсолютно голую, когда вернусь.

— Это будет через месяц, — режет продольно по венам и без того известной инфой. Почти тридцать дней тренировок, переговоров, пробных игр, поиска жилья и так далее. Я, блять, надеюсь, что меня будут загонять до такого состояния, что я ни о чем думать не смогу, иначе подохну от тоски.

— Он быстро пролетит.

Ни хуя.

Ключи у Булочки я так и не забираю, как ни пытается мне их всучить. Почти со злостью — на себя, на нее за то, что появилась в моей жизни так неожиданно, на гребаную Евролигу, что заметили меня — сжимаю пальцами ее затылок, бьюсь губами о ее губы, напоминаю языком, о ком ей думать по ночам придется, пока будет развлекать себя своими руками. Отступаю на шаг так же резко, как напал, иначе это все и правда не закончится никогда. Накидываю на нее капюшон, отступаю и в конце концов сажусь в машину.

— Газуй, — даю команду Русу.

— Может, помашешь зазнобе на прощание? — ерничает он.

— На хер иди, — рычу и в упор смотрю в лобовое, чтобы не расклеиться от вида плачущей Огневой.

После молчаливой поездки Рус паркуется прямо перед входом в аэропорт, открывает багажник, чтобы я забрал чемодан, пожимает мне руку, а потом ржет в голос и толкает к себе, чтобы похлопать по спине и еще умудриться подкинуть меня вверх над землей. Придурок, блин.

— Сука, Громов, ну улыбнись, а то я сейчас тоже слезу пущу.

— Ага, — киваю, потому что улыбаться ни хрена не хочется. Хуево не по-детски. Впервые так. Хочется выть, блять.

— Че думаешь делать?

— С чем?

— С кем.

Я понимаю, о ком он, но что я скажу, если сам ни хера ничего не придумал.

— Я вернусь через месяц.

— На две недели перед Новым годом, чтобы потом свалить в Европу на совсем, — напоминает мне о том, что я и без него знаю. И сразу не хочется лететь никуда. А если и полететь, то завалить первую же игру, чтобы от меня открестились и сослали обратно.

— Не знаю, — говорю растерянно. Я впервые жизни и правда не знаю, чего хочу. Все перевернулось вверх дном. Все, о чем мечтал, теперь не кажется таким лакомым куском, как раньше. Ну буду я играть, ну хотел этого всю жизнь, а на хуя мне это все с дырой в груди? — Присмотри за ней в универе, хорошо?

— Я тебе не нянька, — смеется в ответ Рус, но я знаю, что присмотрит.

А когда через час я спускаюсь по рукаву, чтобы нырнуть прямо в пасть самолета, все равно оборачиваюсь назад, будто Огнева волшебным образом материализуется здесь, в стерильной зоне, куда ее без билета и не пустят даже.