На грани фола

Сцепив зубы, я остервенело веду мяч и со всей дури мочу кольцо. Не трехочковый, но проход засчитан. Отец бы заценил. И Артурович тоже. Вытираю тыльной стороной ладони пот со лба и, хотя ноги меня уже едва держат, встаю на линию. Игра завтра. На хуй надо гнать слабость после болезни. И Огневу тоже надо гнать. Если не на хуй, то хотя бы из головы. Иначе я просру финал, а мне этого в спортивном резюме точно не надо.

Так отбить. В стойку. Бросок. И мяч мягко влетает в корзину. Были бы рядом лошадки из группы поддержки, уже зашлись бы в оргазме, скандируя про «Грома». Но я один. Поэтому просто беру новый мяч и снова набиваю. В стойку, и я, как никогда, готов, но… бросок выходит смазанным, потому что за спиной я слышу мягкое и будто испуганное «Арсений».

Это галлюцинация, наверное. За эти сутки мое подсознание столько раз подсовывало мне воспоминания об Огневой, что я уже перестал реагировать. Почти. Но когда оборачиваюсь, ловлю в поле зрения знакомую фигуру в мешковатом шмотье. И просто охреневаю оттого, какой судорожной частотой откликается сердце. Оттого, как эмоции колючей проволокой продирают грудь, живот, горло.

Пришла, значит. Для чего? Чтобы сказать мне отвязаться? Или чтобы остаться?

— Че забыла тут, Огнева? — выдаю я нахально, пока внутри все пылает, жжет и сгорает. — Время тебе нужно было вроде. Тут его нет. Тут только я, а я, извини, терпеть не могу жить по расписанию.

— Уже не нужно, — лепечет она, обхватывая себя руками, будто защищаясь от моих слов. — Время не нужно.

Какого хрена она такая, а? Красивая. Дерзкая. Трогательная. Какого хрена?

— А чего так?

С минуту молча сверлим друг друга взглядом. Резонируем, фоним, отражаем боль и обиду друг друга. А потом она внезапно морщится и начинает рыдать, дурочка. Летит ко мне со всех ног, повисает на шее так, что я от подобной непривычной ее эмоциональности даже теряюсь и подвисаю.

— Ну и чего ты плачешь?

Стоит вдохнуть ее запах, обида в груди чудесным образом рассасывается, а мой голос звучит… почти нежно? Бля. Не могу на нее злиться. Тупо не могу, хотя взращивал в себе ярость два дня. А стоило ей появиться, хлопнуть ресницами, еще и заплакать, как меня размазало.

— Девочки плачут, — всхлипывает она. — Это у вас… у тебя эмоциональный диапазон со спичечную головку.

— Много ты знаешь, Булочка.

Мой эмоциональный диапазон точно из-за нее разросся далеко за пределы коробки со спичками. Так разросся, что я сам с ним не могу совладать. Вот и сейчас, совершенно не контролируя себя, с силой притягиваю ее к себе, прижимаю голову к груди, по привычке тычусь носом в сладкую макушку и тяну запах. Дышу ей, как одержимый. Охуенно, блять. Охуенно.

— Я думала, Арсений, — стучит зубами Булочка, заливая слезами мою и без того влажную баскетбольную майку. — Просила время. А потом поняла, что сама же его и теряю. Две недели? Ладно. Давай. Я их возьму.

— Что ты брать собралась, а, Вик? — уточняю сдавленно, потому что в грудной клетке очередной тектонический сдвиг — все распухло и говорить мешает.

— Все, что ты мне дашь. Все, что готов отдать.

— Ты и так уже все у меня забрала, не поняла еще, что ли? — говорю слишком искренне, чтобы это было неправдой.

Она снова всхлипывает. Трет ладонями лицо, гладит пальцами мой затылок, как всегда это делает, а у меня в буквальном смысле встает.

— Ладно, Булочка. Давай плакать прекращай, — прошу я, чуть отстраняясь.

— Не м-могу.

Я целую ее нагло и напористо. С языком и зубами. Чтобы прекратить ее истерику. Чтобы унять собственный зуд.

— Можешь, конечно, — заявляю авторитетно, чувствуя, как меня отпускает. Она здесь — и хорошо. Все остальное будто бы уже и не важно. — Давай ты в моей компании плакать будешь только от пережитых оргазмов.

— Арсений, — шикает она с нервным смешком и оглядывается по сторонам. Забавная. Мы в университетском спортзале совершенно одни. Артурович сегодня выходной. Пар по физре нет. Все для нас одних.

— Я твой Арсений, Булочка, — выдаю надменно, выгибая бровь. — В душ со мной пойдешь? В мужской раздевалке он просторный.

И предупреждая ее строгий тон или цокающий язычок, я хватаю Вику за талию и, протащив над полом, толкаю с громким смехом на маты.

Глава 45

Тори

— Он забил! Он забил! — визжат вокруг меня девчонки из команды поддержки, когда Арсений на последних секундах матча разбивает равный счет красивым трехочковым попаданием в корзину. Мяч даже не касается сетки, просто плавно заходит в кольцо, взрывая зал аплодисментами.

Трибуны, заполненные по большей части нашими студентами, скандируют громкое «Гро-мов». Мы с девочками трясем помпонами и запеваем хором «вас порвал наш дикий Гром», не глядя в сторону поверженных соперников. И это так заводит, что я поддаюсь всеобщей эйфории. Меня даже не раздражает короткая чирлидерская форма и все эти махи ногами. Я даже не думаю о том, что скоро мой талантливый Арсений уедет покорять Европу. Ну почти не думаю. Ладно, отказываюсь думать, потому что не хочу грустить сейчас — выплакаю все слезы после.

Я с какой-то неподдельной гордостью смотрю на Громова и искренне радуюсь, когда парни всей командой наваливаются на него толпой — я даже теряю русую макушку из вида. Радуюсь, когда, слушая официальное объявление победителей, довольно хлопает тренер. Я радуюсь вместе со всеми. А как не радоваться? Арсений потрясающий и достоин этого внимания. Если я когда-то чего-то не смогла, это ведь не значит, что другие тоже не должны достигать высот?

— Эй, гляньте…

— Что он…

— Громов идет, — в шелестящем шепоте за спиной вдруг раздается четкий голос Насти, которая толкает меня в плечо, чтобы я очнулась и оторвала взгляд от пола. И увидела его. Моего Арсения. Будто парящего над паркетом в своей дико сексуальной форме, со всеми этими рельефно выступающими от нагрузки мышцами, горящим взглядом и…

Я задыхаюсь. Потому что он с разбегу врезается в мои губы — это почти больно — и целует меня. Давит на талию, прижимая к себе и заставляя выгибаться, чтобы его потная майка прилипла к моему голому животу. Едва не проглатывает меня с головой, жадно кусает, как тот самый бургер на нашем первом и единственном свидании. Рычит что-то нечленорадельное мне в рот, забывается, тянет воздух носом и довольное «ммм».

Можно все это будет длиться двойную бесконечность, пожалуйста?

Нет?

Ну ладно.

Когда Громов отрывается от меня на пару жалких сантиметров, я все еще чувствую его вкус на губах и фантомные касания языка. Его глаза бегают по моему лицу, будто что-то ищут на нем, а я от удивления распахиваю рот, вспоминая, что мы не одни и не у него в машине, спальне или где бы то ни было. Мы стоим посреди спортивного зала, полного людей, наших знакомых, и они все молча пялятся на нас. Черт!

Я краснею со скоростью света, но Арсений кладет ладонь на мой затылок и снова толкает к себе, запечатывая губы коротким, но таким мягким и важным поцелуем, после которого все вокруг начинают свистеть, визжать и хлопать в ладоши.

— Снимите себе номер! — хохочет на фоне Руслан Платонов, которому Громов, не отрывая от меня взгляда, показывает средний палец.

— Вик, мне нужно пять минут, и я весь твой.

— А что… это было? — шепчу я сбивчиво и смущенно, на что Арсений пожимает плечами.

— Поцеловал свою девушку, нельзя? Если нет, нам придется расстаться. Говорят, без публичных поцелуев увеличивается риск проблем с эрекцией, а мне, знаешь ли, важен мой член, — я смеюсь, потому что Громов… он… не-воз-мож-ный! — Почти так же важен, как ты, но все-таки, наверное, чуть больше. С ним мы дольше знакомы, не обессудь.

— Не буду, — улыбаюсь я и понимаю, что нужно отпустить Арсения и идти переодеваться самой, его вон уже тренер зовет и ругается. Но Громов все равно продолжает отмахиваться, что Артурович ему в любом случае шею свернет, так что еще минута роли не сыграет.