Страница 46 из 61
Я живо представляю, как она торчит под дверью, прижимаясь к ней ухом.
— Да-да, случайно, я поняла.
Она сдержано кашляет и продолжает:
— Я слышала, как она причитала «Как ты мог?» и «За что?»
Вот это уже интересно. Настолько, что я даже сидеть спокойно не могу и снова вскакиваю на ноги.
— Так и говорила?
— Да, Кира Андреевна. Мне кажется, ваш муж приложил руку к ее увольнению. Спасибо вам!
— Я-то причем тут?
— Кроме вас никто бы не смог повлиять на Алексея Николаевича.
Я не пытаюсь переубедить ее в том, что мое влияние на мужа давно уже скатилось ниже отметки «никакое», благодарю за информацию и отключаюсь.
Мне не верится, что все это происходит на самом деле. Что Березин наконец собрал все свои тестикулы в кулак и действительно сделал что-то ради нас. Не на словах, а на деле.
Может, это все очередная игра? Представление для отвода глаз, специально для того, чтобы я заткнулась и больше не трепала ему нервы?
Морщусь. Моя собственная подозрительность душит меня. Я теперь везде вижу двойное дно и потаенный смысл. И это капец, как выматывает.
Чтобы хоть как-то развеять облака сомнений, звоню Карпову, и он подтверждает, что с сегодня подписан приказ на увольнение Прокиной. Причины — по собственному желанию, но все знают, что под такой формулировкой может скрываться, что угодно.
Мне едва удается дождаться до вечера. И хотя внутри бурлит и переполняет до краев, я прихожу домой со спокойной физиономией, так, будто ничего не произошло, и вообще я не в курсе того, что происходит у Березина на работе.
Он задумчив, раздражен и замкнут. Сразу думаю о том, что он жалеет. О том, что пришлось уступить и способствовать увольнению Мариночки, что некому будет к нему в кабинеты ходить и помогать раскладывать сапер. Не с кем будет смеяться над доверчивой женой.
Остановись, Кир… Не надо. Я осаживаю себя. Никому лучше не станет, если я заведусь.
— Что-то случилось? — спрашиваю у него, когда ужин почти закончился.
Все это время мы сидели на разных концах стола и вяло копались в тарелках. Вроде и вместе, и в то же время бесконечно далеко.
— Я весь день думаю о том, что увидел тебя в компании с другим мужчиной, — внезапно он выдает совсем не то, что я ожидаю услышать, — и мне тошно.
— Почему?
— Потому, что я боюсь тебя потерять. И сегодня до меня дошло, что это уже почти случилось.
— Браво, Березин, — два раза хлопаю в ладоши, — пятерка за сообразительность.
— Кир, я тебя очень прошу, — поднимает на меня потерянный взгляд, — пожалуйста, не надо. Я что хочешь сделаю…
— Опять слова?
Он затыкается, потом качает головой:
— Я убрал Марину, как ты просила. Переговорил с Михалычем, объяснил ситуацию как есть.
— Неужели правду рассказал? — я аж жевать перестаю.
Леша сконфуженно кивает.
Удивил.
— И что Андрей Михайлович?
— Сказал, что я долбоящер. И что ты таких дураков сотню найдешь, если захочешь, — угрюмо отвечает Березин, — но пошел мне навстречу. Ради тебя.
Вроде радоваться надо, а у меня все равно горечь внутри. Почему, когда я просила его остановиться и избавиться от Марины, он бил себя кулаком в грудь и божился, что его мнение не играет никакой роли, что он никак не может повлиять на Михалыча. А тут и рычаги нашлись, и слова нужные.
Он мог все это прекратить прежде, чем мы разбились. Мог спасти нас, устранив потенциальную опасность и сладкий соблазн. Мог сберечь мое сердце. Мог не протаскивать меня по дороге из обмана и предательства. Мог, но не стал. Тогда это было ему не нужно. «Просто» флирт оказался важнее всего, что мы строили, а возможность вкусить запретный плод перевесила клятвы, которые мы друг другу давали.
— Ну что ты молчишь, Кир? — не выдерживает он, когда тишина между нами затягивается.
— Чего ты от меня ждешь? Каких слов?
Березин растерянно замолкает, потом с намеком на обиду выдает:
— Я же все сделал, как ты просила. Убрал Марину, организовал ее увольнение. Все, ее больше нет! И не будет! Она больше не появится рядом и не посмеет к нам сунуться.
Говорит это с таким рвением, будто устранил самого опасного перступника на свете, но он забыл, что враг внутри.
— То есть, ты думаешь, что проблема только в ней? В Марине?
— Ну, а в ком же?
— Может быть, в том, кто уже разрешил постороннему сунуться к нам и от души потоптаться на нашей семье? — спрашиваю, задумчиво крутя в руках полупустую кружку. Чай плещется почти до самых краев, но не переливается. То же самое у меня сейчас внутри. Горечь то затапливает до самого верха, то спадает, обнажая пустое дно.
Вроде получила то, что требовала, но удовлетворения нет. Я не могу забыть, не могу смириться, не могу простить. Меня мучают воспоминания о том, как он врет мне в трубку о собрании, а потом выскакивает из ее подъезда с перекошенным лицом. По живому вспарывает его признание о том, что сам бы не остановился и дошел до конца. Они мешают мне нормально жить и чувствовать себя счастливой.
Дура я. Наверное, ждала, что, как в сказке, по мановению волшебной палочки отпустит и все пройдет. А оно не отпускает и не проходит. Я вообще сомневаюсь, что когда-нибудь отпустит. Во мне не осталось доверия.
Березин чувствует, что меня штормит, и берет за руку.
— Леш! — я тут же напрягаюсь Эти прикосновения неуместны. Они не дают ощущения единства, как раньше. Они обжигают, в плохом смысле этого слова.
— Прости меня, — надрывно просит Леша, — я все понял! И то, каким дураком был. И сколько боли тебе причинил.
— Почему ты все это осознал только после того, как услышал от других? Почему, когда я что-то говорила, пыталась открыть тебе глаза на всю прелесть ситуации, ты только отмахивался? В какой момент ты решил, что мои слова для тебя ничего не значат?
— У меня нет ответа на этот вопрос, — опускает взгляд, — я не знаю…
— А я не знаю, стоит ли все это продолжать.
— Ты обещала дать нам шанс, — его голос затихает до шепота.
— Я не выставила тебя сразу, не сменила замки на двери, не внесла тебя в черный список…считай, это и есть шанс. Или ты думал, что сразу растаю, переключусь, и все будет как прежде? — горько усмехаюсь, — как прежде не будет. Никогда. И мне нужно время, чтобы все это пережить. Не знаю сколько, но я больше всех остальных заинтересована в том, чтобы перестало ломить сердце от одного взгляда на тебя.
Я не пытаюсь играть роль стальной женщины, которая запросто справляется и с внешними проблемами, и с внутренними. Пусть знает, что мне хреново, пусть осознает, к чему привели его игры и вранье. Подслащивать пилюлю, чтобы успокоить его совесть, я не стану.
— Я сам себя не понимаю, — стонет он, — Мозги поплыли, не соображал ни хрена. А, как Михалыч взбучку устроил, так все по местам встало.
— Он хороший, — сдавленно улыбаюсь.
Этот пожилой мужчина для меня всегда был идеалом. Его отношение к жизни, к семье, к тому, что важно на самом деле, рождали свет в душе и заставляли верить, что не все в жизни крутится вокруг пошлых желаний, что есть и настоящая преданность, и любовь, способная гореть не год, и не два, а всю жизнь.
— А я, значит, плохой? — Березин пытается отшутиться, но его замешательство настолько велико, что видно невооруженным взглядом.