Анкер

— О-о, несомненно смертелен и приносит безумные муки! В Мийре так принято.

Расспрашивать про Мийр и их кровожадные привычки мне не захотелось.

— Я занималась плаванием семь лет, а на школьных соревнованиях заняла второе место…

— Пусть это и не вода, я восхищен твоей отвагой! — обрадовался парень, крепче сжимая мою руку, — Будь уверена, даже глазом моргнуть не успеешь! Глубоко нырять не стану, не по артерии путешествуем. Итак, задержи дыхание. Отправляемся через три, два, один — в путь!

Это напомнило мне моржевание.

Как-то раз родители взяли меня с собой за город, за тридевять земель, к какому-то очень древнему и очень святому водоему, в котором на Крещение вырубалась большая крестообразная прорубь.

Люди спешили зайти в ледяную, мгновенно затягивающуюся белой корочкой воду, несмело погружались в нее с головой, а выпрыгивали уже раскрасневшиеся, с вытянутыми из-за шокового состояния лицами, похлопывая себя по окаменевшим вдруг мышцам и осеняя святым знамением.

Меня туда тоже затащили. Мне было лет семь, разве могла я что сообразить? Какой-то толстый поп в рясе и в клобуке подошел ко мне, перекрестил, а потом взял, да и макнул в эту мороженую кашу из воды и хлопьев снега, словно картошку-фри в кипящее масло. Помню, как мне было больно и обидно, как нестерпимо жгло кожу!

Подобное я ощутила и сейчас.

Воздух вокруг меня словно расступился, а потом стал обжигающе-холодным, даже кости заныли. Руки и ноги выкручивало, голову вжимало в плечи. В первые секунды было страшнее всего. Я вцепилась своему проводнику в руку с такой силой, словно в ней заключалась вся моя жизнь. А ведь так, наверное, и было, потому что Эдвард тоже сжимал моё запястье как тисками.

Я позволила тянуть себя в ледяное никуда. Время от времени мы скатывались, поднимались, пару раз меня охватывало чувство свободного падения. Сердце в груди замирало и ёкало при приземлении. Под ногами и руками время от времени попадалась непонятная аморфная субстанция, напоминающая батут или, скорее, наполненный водой пузырь. Поверхность пузыря всякий раз была теплой.

Неожиданно мир вокруг перевернулся, нас тряхнуло, я ощутила под ногами твердую почву, а через повязку увидела свет солнца. Мой спутник, однако, не выпустил запястья. Наоборот, он вскрикнул и вцепился крепче, а секундой позже послышалось лязганье металла. Не успела я вдохнуть, как процесс «окунания в мороженную кашу» повторился. Снова воздух брызнул во все стороны, снова попытался вывернуть меня наизнанку…

Я поняла, что больше не могу. Воздуха не осталось ни капли, как, впрочем, и выдержки. Накатывала паника, ведь я поняла: что-то пошло не по плану, и проводник мой вынужден импровизировать. Умереть от удушья где-то нигде? Спасибо, такая перспектива не радует! Попыталась было крикнуть, но глотка откликнулась резкой болью, и я захлопнула рот, ничего не вымолвив.

Вот теперь стало страшно по-настоящему. Я не просто испугалась — мной овладела паника. Я сжимала руку Эдварда крепче, крепче, крепче… ногти на руках погружались в его кожу все сильнее. Он вдруг дернулся и выпустил меня. Забыв себя от ужаса, я попыталась открыть глаза, но тканевая повязка плотно прилегала к векам и не позволила увидеть «запретного». Секунда, две, три — я все еще была одна. Не могу сказать, в каком именно состоянии. Я словно и падала, и парила одновременно, временами воздушные (или безвоздушные?) потоки сносили меня то в одну сторону, то в другую, дважды меня прижало к теплому пузырю всем телом.

Воздух в легких давно закончился, я чувствовала каждый удар своего сердца, гулко отдававшийся во всем теле судорогами и болью. Легкие нестерпимо жгло. Я открыла рот в крике, но пустота проглотила звук — и жадно потянулась холодными щупальцами внутрь…

Внезапно чьи-то пальцы схватили меня за шкирку.

Я почувствовала резкий толчок, избавивший меня от остатков пространственной ориентации (и правильно, кому она вообще нужна?), потому что верх вдруг стал низом, и меня с силой бросило в безбрежную пустоту.

Я упала на траву, больно отдавив себе кисти рук и в кровь изодрав колено. Следом за мной приземлился кто-то еще, правда не так неуклюже.

Не утруждаясь тем, чтобы скинуть повязку, я зашлась хриплыми вдохами. Несколько минут только и делала, что дышала. Казалось, что ничего вкуснее этого воздуха я никогда не пробовала! Когда сердце перестало колотиться так отчаянно, сорвала повязку и осмотрелась.

Я сидела на заднем дворе своего дома, на цветочных клумбах, заботливо высаженных пожилой консьержкой. Никого поблизости не было, если не считать двух детей раннешкольного возраста, азартно катавших мячик. Несмотря на табличку «по газону не ходить», они игнорировали детскую площадку и закатили мяч в заросли тюльпанов и маргариток.

Появление из ниоткуда меня, кашляющей и задыхающейся, произвело на них удивительный эффект. Они замерли, с открытыми ртами стали оглядываться по сторонам — но в садике кроме них не было ни души.

— По газону не ходить, — сказала я наставительно, — Иначе тюльпанный монстр утащит вас под землю, и вы станете удобрениями.

Дети мгновение стояли, ошалелые. Затем завопили и, позабыв мячик, кинулись наутек — один даже на четвереньках. Надо отдать им должное, ни одного тюльпана они на обратном пути не сломали. Я улыбнулась сама не знаю чему. Побывав на волосок от смерти, понимаешь, что жизнь, по сути, предназначена для улыбок и веселья.

— Смотрю, у тебя есть силы шутить?

Я оглянулась и увидела своего проводника. Я с трудом узнала в нем того самоуверенного юношу, что уговаривал меня «нырнуть». Теперь лицо его было испещрено порезами и мелкими ссадинами, волосы облеплены землёй и растрепаны, одежда порвана в тех местах, где оставалась целой после драки в поезде…

Но хуже всего выглядела рука. Та, которую я стиснула. Она была вся в свежей крови, перчатка была сорвана. Я уставилась на свою руку и увидела, что и она красная. Только кровь была не моей.

Может мелкие напугались вовсе не моих слов, а увидали Эдварда?

— Я…

— Ты, — юноша снял с левой руки уцелевшую перчатку и надел на пострадавшую ладонь, потом сорвал пучок травы и начал стирать с лица кровавые следы.

— Занесешь заразу, — заметила я.

— В таком случае, это будет далеко не первая зараза, что я заработаю на свою голову, — сухо заметил он, — Как-нибудь справлюсь.

— Я не хотела.

— Да ты мне чуть руку не оторвала со своим «не хотела»! Что же, милостивые небеса, было бы, «захоти» ты? Знаешь, как трудно было отыскать тебя в Лимфе? Да еще вовремя, чтобы не померла от удушья?

Юноша вылез из зарослей тюльпанов и поморщился:

— Ты дурында, Алекс, натуральная дурында. Зачем вырывалась, а? Неужели не могла чуточку потерпеть?

— Нет, вообще-то! Я задыхалась, потому что ты полез туда снова!

— Ах вот как? Да если бы я не нырнул, нас соломкой бы нарубили! Снаружи были мийрицы, целая свора!

— И все с отравленными кинжалами, конечно?

— Со стилетами, невежда! Ты знаешь, как искусно они их бросают? Ни один человек не сможет уследить за полетом стилета, не то, что увернуться!

— Выходит, ты не человек? — поинтересовалась я.

— Я такого не… — он замолк. Медленно оправил воротник рубашки, смахнул со лба прядь. — Отвянь. Я не в настроении спорить. Как только доложу о происшествии, подам прошение о смене объекта. Сил моих больше нет тебя спасать!

— А еще там было очень холодно, — вставила я, — Ты об этом тоже умолчал!

— Глупая, неблагодарная девчонка, — юноша закатил глаза, — Честное слово, во всех мирах девочки проходят через этап занудства! У вас же вроде как есть физика в школе, нет? Тепло есть результат хаотичного движения атомов и молекул, из которых состоит всякое тело. А в лимфе нет ничего, точнее, там отсутствие всего и наличие ничего.

— Как вакуум? — блеснула я интеллектом.

— Нет! — Эдвард едва не взвыл. — Вакуум — это пространство без вещества! А в лимфе нет ни вещества, ни пространства, ни времени. Там только «ничего» как объект, понимаешь? С какой стати там должно быть тепло, объясни мне?