Кальде Длинного Солнца

— Коричневое?

Гагарка наклонился ближе.

— Не совсем. Желто-коричневое, скорее. Цвет грязи. Сюда идет Синель.

— Очень хорошо. Утешь ее, Гагарка, мой ночемолец. Этот дирижабль, он все еще над головой?

— Точняк, — сказал Гагарка, подразумевая своим тоном, что богу не требуется обучать его таким элементарным вещам. — Куда он денется. — Синель бросилась ему в объятия.

— Все пучком, Сиськи, — сказал он ей. — Все будет в ажуре. Увидишь. Тартар — мой кореш, — и, обращаясь к самому Тартару, добавил: — Там поплавок прыгунов, он падает в яму, только медленно, и стреляет. И вообще, в небе куча всего. Могет быть, пара сотен труперов, таких же, как та мертвая баба рядом со мной.

Слепой бог тихонько потянул его за руку.

— Мы пришли сюда из более маленькой ямы, Гагарка. Если ты не видишь путь наружу, лучше всего вернуться в туннели. Есть и другие выходы, я знаю их все.

— Погоди чуток. Я потерял мой клинок. Ага, вижу его. — Отпустив Синель, Гагарка прыгнул вперед, поднял тесак из лужи и вытер клинок о тунику.

— Гагарка, сын мой…

Он прогнал Наковальню тесаком:

— Патера, давай обратно в туннель, пока тебя не замочили. Так говорит Тартар, и он прав.

Сейчас поплавок спускался быстрее, почти так, словно падал. Глядя на него, Гагарка почувствовал, что он движется не прямо вниз, не так, как падают другие вещи. До последнего мгновения он, казалось, мог выпрямиться; но все-таки приземлился на бок и закувыркался.

Крошечное черное пятнышко, падавшее с намного большей высоты и намного быстрее, почти казалось стрелой к тому времени, когда достигло разрушенной стены Аламбреры, которая опять взорвалась, выбросив из себя пламя и дым. На этот раз от стены отлетели огромные куски коркамня, большие, как коттеджи. Гагарка подумал, что в жизни не видел ничего более прекрасного.

— Здесь Шелк! — гордо объявил Орев, опускаясь ему на плечо. — Птица принес! — В упавшем поплавке открылся люк.

— Тесак! — крикнула Синель. — Пошли! Мы идем обратно в туннель.

Гагарка махнул рукой, призывая ее к молчанию. Стена Аламбреры получила смертельный удар. Пока он смотрел на нее, трещины пробежали до ее основания, чтобы затем, как по волшебству, снова появиться на стенах ямы. Раздалось рычание, более низкое, чем любой гром. Стены Аламбреры и ямы с ревом рухнули; земля, на которой он пытался устоять, затряслась как в лихорадке. Пол-ямы исчезло под осыпью из камней, земли и разбитых плит. Кашляя от пыли, Гагарка попятился.

— Дыра ломать, — сообщил Орев.

Гагарка опять посмотрел на перевернутый поплавок — оттуда выбралось несколько мужчин и стройная женщина в розовом; пулемет на турели, неестественно скошенный, но направленный в небо, стрелял очередями по летающим труперам.

— Забери женщину, — сказал ему слепой бог. — Ты должен защитить ее. Женщина — жизненно важна. Этот — нет.

Он поискал глазами Синель, но она исчезла. Несколько скелетоподобных фигур исчезало в дыре, через которую он и она вошли в яму. Люди из поплавка последовали за ними; через тучи пыли он разглядел белобородого человека в грязно-черном и более высокого в зеленой тунике.

— Здесь Шелк! — Орев кружил над обеими бегущими фигурами.

Гагарка догнал их, когда они уже спускались по спиральной тропе; Шелк быстро хромал, опираясь на трость, женщина в розовом помогала ему. Гагарка схватил ее за волосы.

— Прости, патера, но я должен это сделать.

Рука Шелка метнулась к поясу, но Гагарка был быстрее — толчок в грудь, и Шелк покатился в более маленькую яму.

— Слушай! — крикнул слепой бог позади Гагарки; он прислушался, и услышал нарастающий вой следующей бомбы за секунду до того, как земля вздрогнула.

Шелк смотрел на умирающее тело авгура с радостью и сожалением. В конце концов, это — был — он сам. Квезаль и другой авгур, поменьше и помоложе, стояли на коленях подле него; рядом с ними стояли женщина в сутане авгура и еще один человек, почти такой же старый, как Квезаль.

В воздухе качались четки, раз за разом рисуя знак сложения:

— Я приношу тебе, патера Шелк, сын мой, прощение всех богов. Вспомни слова Паса…

Это было хорошо; и когда все кончится, он сможет уйти. Куда? Не имеет значения. Куда захочет. Наконец-то он свободен, и хотя он будет скучать по своей старой клетке, свобода — самое лучшее. Он взглянул через потолок из коркамня наверх и увидел только землю, но он знал, что над ней весь Виток и открытое небо.

— Умоляю тебя простить нас, живых, — сказал маленький авгур и опять начертил знак сложения; теперь, когда у него была возможность подумать об этом, Шелк понял, что этот символ никогда не принадлежал Пасу. Знак сложения — просто крест; он помнил, как майтера рисовала его на классной доске, когда он был мальчиком и учил арифметику. Символ Паса — не крест, а полый крест. Он потянулся к тому, который висел у него на шее, но тот исчез.

Более старый авгур:

— Я говорю от имени Великого Паса, Божественной Ехидны, Жгучей Сциллы.

Более молодой авгур:

— От имени Удивительной Молпы, Мрачного Тартара, Высочайшего Гиеракса, Заботливой Фелксиопы, Жестокой Фэа и Могучей Сфингс.

Более старый авгур:

— И также от имени всех младших богов.

Коркамень уступил место земле, а земля — более ясному и чистому воздуху, чем он когда-либо вдыхал. Гиацинт останется с Гагаркой; спутанная масса камней и сломанного коркамня зашевелилась и скользнула в сторону, открыв шарящую стальную руку. Он, радуясь, взлетел вверх.

Воздушный корабль Тривигаунта был коричневым жуком, бесконечно далеким, а Ослепительный Путь находился совсем рядом, но Шелк знал, что тот не может быть его конечным назначением. Он вгляделся в Путь и обнаружил, что это дорога из мишуры, спускающаяся в виток не больше яйца. Где же бессловесные звери? Духи других мертвых? Там! Двое мужчин и две женщины. Он мигнул, всмотрелся и мигнул опять.

— О, Шелк! Мой сын. Сынок! — Она была в его объятьях, он в ее, их слезы смешивались, слезы радости.

— Мама!

— Шелк, мой сын!

Его Виток был грязным и вонючим, бесплодным и предательским; этот был всем — радостью и любовью, свободой и чистотой.

— Ты должен вернуться обратно, Шелк. Он послал нас сказать тебе это.

— Ты должен, парень. — Мужской голос, по сравнению с которым голос Лемура казался пародией. Поглядев вверх, он увидел резное коричневое лицо из шкафа матери.

— Мы — твои родители. — Высокий синеглазый мужчина. — Твои отцы и матери.

Вторая женщина ничего не сказала, но ее глаза выдавали правду.

— Ты была моей мамой, — сказал он. — Я понимаю.

Он посмотрел вниз, на свою замечательную маму.

— Ты всегда будешь моей мамой. Всегда!

— Мы будем ждать тебя, Шелк, мой сын. Мы все. Помни.

Что-то обмахивало его лицо.

Он открыл глаза. Рядом с ним сидел Квезаль, его длинная бескровная рука раскачивалась регулярно и без усилий, как маятник.

— Добрый полдень, патера-кальде. По меньшей мере, мне кажется, что сейчас может быть полдень.

Он лежал на земле и глядел на потолок из коркамня. Боль ударила в шею; голова, обе руки, обе ноги, нижняя часть торса, все они болели — и каждая часть по-своему.

— Лежите спокойно. Хотел бы я дать вам воды. Как вы себя чувствуете?

— Вернулся обратно в свою грязную клетку. — Он вспомнил, слишком поздно, что забыл добавить Ваше Святейшество. — Раньше я вообще не знал, что это клетка.

Квезаль надавил ему на плечо.

— Пока не садитесь, патера-кальде. Я собираюсь задать вам вопрос, но не воспринимайте его как какую-то проверку. Это только обсуждение. Согласны?

— Да, Ваше Святейшество, — он кивнул, хотя кивок потребовал огромных усилий.

— Вот мой вопрос. И мы об этом только говорим. Если я помогу вам, вы сможете идти?