Кальде Длинного Солнца

— Да, есть. — Шелк наклонился вперед и заговорил прямо в ухо: — Пожалуйста, прекратите сражаться. Как я уже сказал, это было необходимо, но стало бессмысленно. Майтера Мята, остановите их, если можете. Генерал Мята, пожалуйста, остановите их. Мир у нас в руках — с того мгновения, как мы примем это, мы все победили.

Шелк выпрямился, наслаждаясь чудом уха. Он подумал, что оно действительно похоже на черный цветок, цветок, который расцветает ночью; и, потому что он расцвел, скоро наступит тенеподъем, даже если ночь кажется такой же темной, как всегда.

— Мы будем с вами через несколько минут, — добавил он уху. — Мы прилетим на поплавке, о котором говорил генералиссимус Узик. Пожалуйста, не стреляйте в нас. И, безусловно, мы не будем стрелять в вас. Ни один из нас. — Он повернулся к Узику за подтверждением, и тот энергично кивнул.

— Даже если вы выстрелите в меня. Я буду стоять, если смогу, так что вы сможете меня увидеть. — Он замолчал. «Что еще сказать?»

Ослабленные, как отдаленный гром уходящей грозы, его слова вернулись к нему через окно:

— Сможете меня увидеть.

— Те, кто сражались за Вайрон, получат награду, независимо от стороны, на которой они сражались. Майтера Мрамор, если ты можешь слышать меня, подойди к поплавку, пожалуйста. Ты мне срочно нужна, так что, пожалуйста, подойди. Гагарка и Синель, вы тоже. — Быть может, Киприда вселилась в Гиацинт, сделав ее неотразимой? Может ли она обладать двумя женщинами одновременно? На мгновение он представил себе, как задает этот вопрос своим преподавателям в схоле. Он подумал, что должен закончить речь, воззвав к богам; но истрепанные временем почтительные обращения застряли в горле.

— А пока я не увижу вас, — наконец сказал он, — пожалуйста, молитесь за меня… за наш город и за всех нас. Молитесь Доброй Киприде, которая и есть любовь. И, особенно, молитесь Внешнему, потому что он тот самый бог, чье время пришло, и я — та помощь, которую он послал нам.

Он разрешил руке, которая держала ухо, упасть, и Узик забрал ухо у него.

— За что мы все его благодарим, — сказал Узик.

— Атас, — пробормотал Орев.

После этого никто не говорил. Хотя в спальне находились и Узик, и его хирург, и Меченос, и Квезаль, она казалась пустой. Над Палатином повисла тишина. Не кричали уличные торговцы, рекламируя свои товары; не говорили ружья.

Мир.

Мир здесь, по крайней мере; для тех, кто находился на Палатине и вокруг него, наступил мир. Это казалось невероятным: сотни — нет, тысячи — перестали сражаться только потому, что он, Шелк, сказал им перестать.

Он почувствовал себя лучше; возможно, мир, как переливание крови, заставляет почувствовать себя лучше. Он стал сильнее, но еще недостаточно силен. Хирург влил в него кровь — много крови, — пока он спал, и этот сон был чем-то похож на кому, потому что даже игла хирурга не разбудила его. Чья-то кровь — чья-то жизнь — разрешила ему жить, хотя прошлой ночью он был уверен, что умрет этой. Ясно, что предчувствия, рожденные слабостью, не сбылись; он должен это запомнить. При помощи друзей человек может творить свою судьбу.

Глава девятая

Победа

Меченос, как выяснилось, побывал во Дворце и принес одну из прекрасных сутан Прилипалы. Она удивительно хорошо подошла Шелку, хотя ее мягкая ткань намекала на мрачную роскошь, которую он нашел отвратительной.

— Без нее люди не узнают тебя, парень, — сказал Меченос. Шелк, тряхнув головой, спросил себя, смогут ли они узнать его в этом.

Вернулся Узик.

— Я приказал установить побольше ламп на ваш поплавок, кальде. И флаг на антенну. Большинство ламп будут направлены на вас, две — на флаг. — Не ожидая ответа, он спросил хирурга: — Он готов?

— Он не может долго ходить, — сказал хирург.

— Я обойду весь город, если понадобится, — сказал им Шелк.

— Он должен полежать, пока не придет время идти, — заявила Гиацинт, и он, чтобы угодить ей, так и сделал.

Прошло не больше полминуты, или так показалось, а Меченос и хирург уже положили его на носилки. Гиацинт шла рядом с ним, как и тогда, когда официанты вынесли его из оранжереи, и ему показалось, что вместе с ней идет сад его мамы; с другой стороны шел сыпавший благословениями Квезаль, чья сутана из темно-красного бархата отдавала холодной ветреной темноте смешанные запахи ладана и чего-то еще. Для его уха фру-фру-фру юбки Гиацинт и виш-шиш сутаны Квезаля звучали громче, чем хлопанье флага Узика. Труперы, щелкая каблуками, отдавали честь. Один встал на колени ради благословения Квезаля.

— Было бы лучше, — сказал Узик, — если бы вы, кальде, сумели сами сесть в поплавок. Вы в состоянии?

Он мог, конечно, и встал с носилок, помогая себе тростью Меченоса. Вдали раздался ружейный залп; за ним последовал слабый крик, неразборчивый и нереальный.

— Муж бой, — прокомментировал Орев.

— Некоторые, — сказал ему Шелк. — Вот почему мы идем.

Из входного люка сочился слабый свет; хирург, уже сидевший внутри, помог ему войти.

— У Крови был открытый поплавок, — припомнил Шелк. — И там был прозрачный купол — через его верхушку можно было видеть почти так же хорошо, как через воздух, — и, когда купол опускали, в поплавке можно было стоять.

— В этом тоже можно стоять, вот здесь, — сказал хирург. Он провел Шелка на место. — Видите? Здесь вы прямо под турелью.

Выпрямившись, Шелк кивнул:

— Я ехал в одном из таких вчера — и сидел снаружи, когда дождь прекратился. Но там было меньше места, чем в этом. — Потому что большую часть места занимали трупы, в том числе тело доктора Журавля.

— Мы выгрузили очень много боеприпасов, кальде, — сказал ему трупер, управлявший поплавком.

Шелк едва не кивнул опять, хотя трупер не мог видеть его голову. Он нашел лесенку, которую помнил, — похожую на паутину штуковину из тонких металлических стержней, — и осторожно, но уверенно, взобрался к открытому люку на верхушке турели.

— Плох вещь, — нервно сообщил ему Орев. — Вещь блеск.

— Ты имеешь в виду эту жужжалку? — Шелк улыбнулся, к собственному удивлению. Жужжалка была матово-черная, из открытой казенной части смотрела блестящая сталь. — Они не будут стрелять из этого по нам, Орев. Я надеюсь, что они вообще не будут стрелять ни в кого.

Снизу прилетел голос хирурга:

— Кальде, там есть сидение для стрелка и штуки, в которые вы можете поставить ноги.

— Стремена. — А это голос Узика, без сомнения.

Шелк забросил себя на кожаное сидение, едва не выпустив трость Меченоса. Вокруг поплавка виднелись конные офицеры; полная рота труперов стояла по стойке вольно на улице за ним. Слуга, впустивший его в гостиницу Горностая, смотрел на все это со своего поста у двери; Шелк махнул ему тростью, и тот махнул в ответ, его улыбка сверкнула белым пятном в темноте.

«Опять собирается дождь, — подумал Шелк. — Не думаю, что у нас было такое темное утро с весны».

У его локтя поднялась голова Квезаля.

— Я собираюсь побыть рядом с вами, патера-кальде. Они нашли ящик, на котором я могу стоять.

Шелк сказал так твердо, как только мог:

— Я не могу сидеть, пока Ваше Святейшество стоит.

В передней части поплавка открылся люк; оттуда высунулись голова и плечи Узика — он говорил с кем-то внутри.

Квезаль коснулся руки Шелка холодными сухими пальцами, в которых, казалось, не было костей.

— Вы ранены, патера-кальде, и более слабы, чем думаете. Продолжайте сидеть. Я так хочу. — Его голова поднялась до уровня головы Шелка.

— Как желает Ваше Святейшество. — Держась обеими руками за край люка, Шелк приподнял тело, непривычно не желающее сотрудничать. На какое-то мгновение ему показалось, что движение потребовало непомерных усилий; сердце билось как сумасшедшее, руки тряслись; потом одна нога нашла уголок ящика, на котором стоял Квезаль, и он сумел приподняться и сесть на комингс открытого люка турели.