Долины и взгорья

У меня корочки нет, да и не хотел я никуда. Всё, больной доставлен туда, где ему будет оказана квалифицированная медицинская помощь.

Сел на стул.

Вот госпиталь. В чужой стране, пусть дружественной. И какой вид имеет наш госпиталь? Стул — словно из пионерского лагеря, железо и пластик на шурупах. Два шурупа выпали, спинка перекошена. Наш человек привычен, есть куда пристроиться — уже хорошо, а то всё на ногах, да на ногах. А вот местное население, которое обращается в госпиталь, бывает удивлено. Но потом, конечно, проникается, главное ведь содержание, а не стулья.

Тут ко мне подошла медсестра и пригласила в смотровую.

Прошёл и я. По пути глянулся в зеркало — тускловатое, но ничего.

Мдя…

Мундирчик мой тю-тю. Залит кровью, будто барана резали. Аккурат по горлу, да. И половина лица в крови, шеи — и дальше на мундир. Голова обвязана, кровь на рукаве. Но кровотечения нет.

Рана оказалась пустяковой. Нет, не огнестрельной, резаной. Осколок зеркала извлекли, крохотный. Видно, в машине то ли я налетел на зеркало заднего вида, то ли зеркало на меня, не до деталей было.

Водили пальцем перед носом, светили в глаза, спрашивали, не терял ли сознание. Вроде не терял, отвечаю.

Вроде?

Так если бы терял, то как я могу это зафиксировать?

Сделали рентген. Да, да, на том самом аппарате, на котором смотрели Брежнева.

У меня ничего не нашли. У Брежнева, сказал рентгенолог, трещины двух ребер. Легко отделались оба.

Обработали рану, наложили шесть швов, смазали синтомициновой эмульсией, перебинтовали, и посоветовали прийти завтра на перевязку. Если мы не улетим.

А когда мы улетим — теперь?

Не знаю.

От всех процедур немного закружилась голова, и я опять присел на стульчик. Как добраться до резиденции?

Да не вопрос!

Показался Леонид Ильич в сопровождении Каддафи. Ну да, ситуация особая — покушение на высокого гостя, почти друга, тут уж не до протокола.

Леонид Ильич шел осторожно, но бодро.

Позади обоих — Медведев. Смущен, но доволен: патрон жив и здоров. Ну, почти здоров. Трещины ребер для автомобилиста — дело нередкое. Резкое торможение, грудью налетаешь на руль, и вот она, трещина ребра. Поболит и заживёт.

— Ты как, Миша?

— Отлично, Леонид Ильич!

— Мундир у тебя вот только…

Я как заведенный стал переводить слова Брежнева.

— Этот мундир мы разместим в музее воинской славы, — ответил Каддафи. — Пусть видят, как следует защищать дело революции!

В резиденцию нас повезли уже в закрытом «Мерседесе».

По дороге Каддафи сказал, что, по предварительным данным, покушение устроили египетские фидаины. Как, зачем — разбираются. Эти — пешки, знают мало, но у нас — то есть у ливийцев, — спрашивать умеют. Да, выжили четверо, ранения у них серьезные, но подлатают до кондиции.

У резиденции Каддафи пожелал нам всего самого наилучшего и, извинившись, отбыл назад. Разбираться. Ситуация-то непростая.

И, конечно, никаких протокольных ужинов. Для общественности сделано заявление, что произошла автомобильная авария. Пострадавшим оказана необходимая медицинская помощь, в госпитализации они не нуждаются. Имена пострадавших не называются, но ясно, из-за кого могут отменить приём.

Ну и ладно. Костюм-то у меня есть, дорожный, но хороший, английский, а вот рубахи нет. Не до приёмов.

В резиденции нас встретили доктора, Гостелов и Жучарский. Встретили, собственно, одного Брежнева, на остальных, то есть меня и Медведева, ноль внимания. Прочие тоже суетились, но в меру. Видно, команда такая — сохранять спокойствие.

Брежнева увели в апартаменты, а Медведев задержался.

— Пойдем, поужинаем? — предложил он.

Я осмотрелся. Мундир испорчен безнадежно. Нельзя в таком людей пугать.

— Да мы у меня, — прочитал мои мысли Медведев. — Найдется кое-что.

Понятно. Время допроса.

Комнатка у Медведева небольшая, и соединена внутренней дверью с апартаментами Брежнева. Чтобы в любую секунду, да.

Но сейчас Леониду Ильичу требовался покой, и только. А охрану обеспечивали доктора. Да, советский врач и швец, и жнец, всех достоинств образец.

Стол, а на столе — вот те на! Шахматы!

— Нет, я не играю. Задачки решаю. Иногда. В минуты отдыха, — словно оправдываясь, сказал Медведев.

Он сдвинул доску с фигурами к краю стола, а из холодильника (советский, «Север») достал кирпичик «Бородинского», копченую колбасу, луковицу, колбасный сыр и бутылку «Столичной» — всё, конечно, как и холодильник, тоже наше, московское.

Странные у Медведева представления об обеде.

— Ничего, не до разносолов, — сказал он. — зато снять страх — лучше водки ничего не придумано. Некоторые говорят, «Посольская» лучше, а я за «Столичную» стою, — сказал он, открывая бутылку.

— Страх?

— Пусть напряжение, тут не слово главное, — он налил мне граммов пятьдесят, а себе — ни-ни.

— Я на дежурстве круглосуточно, не положено! — сказал он с видимым сожалением. Потом решительно сказал — а, ладно. Пятьдесят граммов можно.

И налил себе.

Я глазами показал на дверь, за которой отдыхал Брежнев.

— Он? Ни-ни. Абсолютно. Хотя после сегодняшнего… Но ему врачи укол сделали. Нельзя мешать. Ну, живем!

И мы выпили.

Это у них методичка, что ли? Расположить собеседника, подпоить и завести душевный разговор? «Провести задушевку», как говорила в школе классная руководительница. Случайно подслушал.

— Где ты этому научился? — спросил Медведев. — Я бы не смог. В смысле — не сумел, — он нечувствительно перешел на «ты»

— Чему научился? Что — не сумел?

— Ты положил этих — ну, как в кино. Помнишь, «Белое солнце пустыни»?

— Какое кино, что ты, Владимир Тимофеевич, — я тоже перешел на «ты», но с уважением: он старше меня. — Я ведь гроссмейстер. Иначе — большой мастер.

— И что?

— И то. Ты думаешь, что шахматы — это о деревяшках на доске? Шахматы — это искусство войны.

Медведев подлил мне ещё пятьдесят, а себе — граммов десять. Это при том, что и выпил он едва полглотка, в стакане уровень не особо и изменился.

Я выпил. Залпом. И только потом закусил кружочком сыра.

— Значит, шахматы помогли?

— Не веришь? И правильно. Верить нельзя. Нужно знать, — я преувеличил степень опьянения. Аггравировал.

Взял доску, небрежно смахнув на стол фигурки. Пара пешек даже укатились на пол.

— Смотри. Дело было так. Вот вертикаль «е». Это шоссе. По ней мчится «Испано-Сюиза», ведомая Ильичом. — я поставил белого ферзя на поле е1, и стал продвигать до четвертой горизонтали. — Быстро едем. Очень быстро. Впереди засада, так?

— Так, — подтвердил Медведев.

— Фидаины залегли в песке, замаскировались. Что там у них, накидки с песком, ещё что — неважно. Чтобы остановить нас, они на дорогу положили ленту ежей. Если бы на скорости в сто пятьдесят прокололись шины, мы бы перевернулись бы, так?

— Так.

— Но Ильич разглядел, что там, впереди, что-то неладное, и сбросил скорость до ста, или даже до девяноста.

— Так.

— Девяносто тоже много, очень много, но Брежнев справился, не потерял управление. И мы проехали ещё метров семьдесят, считай, на ободах, — я продвинул ферзя ещё на пару клеток. — Проехались и установили дистанцию.

— Далее, — я поставил на доску семь черных пешек. — Вы с Брежневым заняли позицию за машиной. Между вами и фидаинами семьдесят метров. И — приближается сопровождение, два автомобиля. Времени мало, очень мало. Цейтнот.

И фидаины бегут к вам, стреляя на ходу. Но попасть не могут, поскольку вы укрылись за автомобилем, так?

— Так.

— И тут появляюсь я, весь такой героический, с пистолетом в руке. — я поставил на соседнюю с ферзем клетку белого коня. — Фидаинам необходимо убить Брежнева, это доминанта. Убить любой ценой, а там в рай к гуриям. Я для них никто и ничто. Даже не помеха, потому что стою не на линии огня, а чуть в стороне. Как угрозу, они меня тоже не рассматривают — ну что один пистолетчик против семи автоматчиков? В общем, на меня не отвлекаются.