Долины и взгорья

Но я все-таки перевёл. Лег, закрыл глаза, и уснул.

Дневной сон, он штука неоднозначная. Одни советуют не спать вовсе, другие рекомендуют вздремнуть минут на десять-пятнадцать, третьи отводят отдыху полчаса, а можно больше — так и больше.

Я — по обстоятельствам. Сегодня удалось поспать сорок минут.

— Товарищ Брежнев зовёт чай пить! — это Гостелов. Доктор. У Брежнева здесь два врача, Гостелов, терапевт, и Жучарский, военная косточка, доктор на все руки, ноги и прочие органы. Два врача — это в самый раз, случись что, вдвоём работать куда сподручнее, чем одному. Хорошо бы к каждому советскому человеку приставить двух врачей, но это задача завтрашнего дня. Оба, и Гостелов, и Жучарский, в статусе сопровождающего персонала. Обслуга, попросту. Люди в белых халатах, только без халатов. К ним вольны обращаться и остальные, если занедужат, но главный пациент, конечно, Леонид Ильич. А так как Леонид Ильич и не думает болеть, то дел особых у докторов нет. Вот и выполняют мелкие поручения. Мы немного пообщались на предмет взаимопомощи. Докторам фельдшер не помешает, а я сейчас вроде фельдшера. Не настоящий фельдшер, а вроде.

Я послушно пошёл пить чай. В мундире. Я в мундире, не чай. Переношу все тяготы и лишения стойко. Не меняя рубахи.

Причиной был не чай, а просто Леонид Ильич опять решил покататься. Вчера состоялось первое знакомство с «Испано-Сюизой», а сегодня он хотел продолжить отношения. Развить и углубить. Настроение у Брежнева было отличное, видно, то, что результатами визита он доволен. Вечером должен состояться торжественный приём, а утром — возвращение в Москву.

Вот перед приёмом он и хотел развеяться. Тут не просто дорога, тут дорога в пустыне. Знаменитой. Прямое шоссе. И автомобиль голубых кровей.

Чай выпит, и мы вчерашним составом, Брежнев, Медведев и я, идём к автомобилю. Его ради нас вымыли специальным шампунем, отполировали, вычистили, словно перед продажей. Механик доложил, что машина прошла полную проверку, и к полёту готова. Он так и сказал — к полёту. Может, Каддафи решил подарить её Брежневу? С него станет.

Кажется, и Брежнев подумал о подарке. Сел в автомобиль почти по-хозяйски. Медведев занял место водителя. Я, как и вчера, позади.

— Поехали, — сказал Леонид Ильич.

Мотор урчал, как сытый тигр. Ну, я так воображаю сытого тигра. Как очень большого котёнка.

За нами отправились джипы, числом два. Эскорт. Но держались опять на деликатном расстоянии.

Отъехав километра на три, произвели пересадку. Леонид Ильич сел за руль. Правильнее — встал за штурвал. Капитан, обветренный как скалы.

Теперь он вёл машину смелее. Агрессивнее. Семьдесят километров. Сто. Сто двадцать. Сто сорок. Мотор уже не урчал, а выл. Сто пятьдесят! Действительно, полёт!

Скорость выкрикивал Медведев. Смотрел на спидометр и кричал. Чтобы Брежнев не сводил глаз с дороги.

Сопровождение отстало. Сильно отстало.

Нет, не люблю я быстрой езды. Вот такой, да.

И тут Брежнев скорость сбросил. А через пару секунд — бум, трах, и всё заверте…

Всё завертелось и вокруг меня, и внутри меня. Я приложился головой. Обо что — не понял. Но больно.

Несколько мгновений — и мир вернулся в привычную колею. С легким щелчком, как встаёт на место вправленный сустав. Но я не в машине, а рядом, на шоссе. Стою. И Брежнев не в машине, а за машиной, лежит. А сверху на нем лежит Медведев. Телом прикрывает. Потому что стреляют. Сухой отрывистый треск автомата Калашникова. Вернее, семи автоматов Калашникова. К нам бежали семеро, со стороны пустыни, но совсем рядом от шоссе, от того места, которое мы миновали. Бежали и стреляли на ходу. В нашу сторону. Прицельно стрелять очередями на бегу из Калашникова — задача ещё та, но патронов у них, видно, было вдоволь, и с каждым шагом стреляющие становились ближе. Сейчас от ближайшего нас разделяло метров пятьдесят.

Медведев смотрит на меня. Что я ему, картина?

Бум, бум, бум — это не выстрелы. Это в висках стучит. Я достаю из кобуры пистолет, спокойно, без суеты. Досылаю патрон в патронник. Принимаю первую позицию — левая нога вперед, рукоять пистолета держу двумя руками, правая рука вытянута, левая согнута, голову слегка наклоняю к правой руке, нахожу цель, стреляю. Нахожу цель, стреляю. Нахожу цель, стреляю. Один выстрел на два удара сердца. Семь выстрелов. Стрельба окончена.

Тишина. Недолгая: к нам приближаются машины сопровождения.

Возвращаю пистолет в кобуру. Хватит. Настрелялся.

Наклоняюсь к продолжающим лежать под защитой автомобиля Медведеву и Брежневу:

— Живы? Целы?

— Володя, не дави на шею — говорит Брежнев спёртым голосом.

— Что, Леонид Ильич?

— На шею не дави, не люблю!

Медведев откатился в сторону, но подниматься не спешил.

— Лежите, Леонид Ильич, лежите.

— Лежу, лежу, — проворчал Брежнев. — Миша, как вы там?

— Стою, смотрю.

Сопровождение высыпало из джипов, солдаты пошли по обеим сторонам шоссе.

— Не стрелять! Живьем брать шайтанов, живьём — закричал я. По-арабски, конечно. И громко, я умею громко. Очень громко.

Не стреляли. То ли меня послушались, то ли у них порядок такой. Или живых нет? Должны быть. Должны.

Двое из сопровождающих подбежали к нам. Лейтенант и сержант.

— Живы? Все живы? — спросил он. Ну да, если кто-то погиб, ему несдобровать, а если погиб Брежнев — совсе не сдобровать. На него всё и навесят.

— Живы, — ответил я.

Солдаты стали стаскивать тела к дороге.

— А у этих… живые есть?

— Двое точно живые. Двое точно мертвые. Остальные — не понять.

— Давайте машину, для эвакуации.

— Так точно, мой капитан, — ответил лейтенант, и побежал назад. А сержант стал перевязывать мне голову. Кровит. Нет, не пулей задело. Стукнулся сам, в машине. Ну, так думаю.

— Что он говорит? — спросил Медведев.

— Сейчас подгонят машину.

И подогнали. Мы с Медведевым усадили Брежнева на заднее сидение, он посередине, мы с обеих сторон. Бледный он какой-то, Леонид Ильич.

— Погнали, — сказал я. — В русский госпиталь.

И мы погнали. Нет, не так быстро, как «Испано-Сюиза», но вполне, вполне.

Пульс у Брежнева ритмичный, восемьдесят четыре в минуту, удовлетворительного наполнения и напряжения. Частит, а у кого не частит после такого?

— Дышать больно, немного, — сказал он.

— Сейчас в госпитале осмотрят, разберутся, — я думаю, трещины или переломы ребер. Ударился о рулевое колесо, не сильно. Если бы сильно, он бы не разговаривал.

А он разговаривал.

— Значит, так. Была авария. Всё. Больше никому ни слова.

— Но ливийцы, они же… — начал было Медведев.

— С ливийцами разберемся. Я о наших.

Я держал руку на пульсе. Буквально. Восемьдесят в минуту. Семьдесят восемь. Семьдесят шесть.

Приходит, приходит в норму.

А Медведев поглядывает на меня с опаской.

Я и сам бы поглядывал на себя с опаской.

Семь выстрелов. Семь попаданий. Двое точно наповал. И — ни волнения, ни смущения. Словно не в людей стрелял, а решал элементарные задачки на мат в один ход.

Я снова прислушался к себе.

Ни-че-го-шень-ки. Сделал то, что должен был сделать, и только.

Оно, конечно, понятно: советский врач не какой-нибудь абстрактный гуманист. Он не будет подставлять горло любому убийце, я-де непротивленец злу насилием. ещё какой противленец! И за Анжелу Дэвис заступался в школе, письмо ей даже писал, и вообще… Но вот так, с оружием в руках, и, главное, без прямого приказа Советского правительства?

А ничего, получилось. Словно я век этим занимался.

В прошлой жизни.

А! Это и есть реакция! Фантазии о некой прошлой жизни!

Ну и пусть.

В госпитале нас ждали. Нас ждали круглосуточно: на время визита советской делегации госпиталь перешел на особый режим. А тут — целый Леонид Ильич. Целый — в смысле без внешних повреждений.

Его тут же переложили на каталку и отвезли в приемный покой. Медведев с ним, размахивая красной корочкой.