Долины и взгорья

Я выпил маленькую, на две унции, чашечку арабского кофе и съел граммов пять рахат-лукума. Просто для сведения: кофе обладает мочегонным эффектом, помните об этом.

И потому непосредственно перед встречей тет на тет настоятельно рекомендуется а) много кофе не пить и б) по пути в зал переговоров освежиться.

Я-то ничего, а вот Леониду Ильичу за семьдесят. Гиперплазия простаты и все такое… С другой стороны, он сам знает, что ему делать.

Да и пил он не кофе, а зеленый чай. Советский. Протокол это допускает.

Хорошо. Пришли в зал переговоров. Брежнев, переводчик и я с советской стороны, Каддафи, переводчик и я с ливийской стороны. Да, да, и Брежнев и Каддафи заявили меня от своей делегации. Такое бывает редко, и только у стран, находящихся в самых тесных отношениях. То есть заявка на Большую Дружбу. А я — как символический железнодорожный костыль, что забивают в начале строительства большого пути.

Переговоры один на один — фикция. Присутствуют переводчики, как без них. Иногда присутствует обслуга — воды подать, к примеру. И такие костыли, как я. Но мы не в счет. Прежде, читал я, русские, французские и прочие барыни не стеснялись принимать ванну при лакеях, не от свободы нравов, а просто не считали их, лакеев, за людей. Не стесняются же котиков.

Вот и переводчики — лучшие из них работают так, что остается полное ощущение, что их и нет вовсе. Люди-невидимки.

Сижу тише травы, ниже воды. Слушаю. И то, что слышу, мне не очень нравится. Нет, Брежнев говорит хорошо, Брежнев говорит правильные вещи, но вот переводчик…

И Каддафи тоже не нравится. Поначалу приветливый и открытый, он на глазах стал ощетиниваться.

Брежнев тоже это заметил, и попросил перерыв. Тайм-аут. Пятнадцать минут. Дело житейское. Рядом с переговорной комнатой помещение для делегации. Ничего особенного — вода, фрукты, прочие пустяки. Туалетная комнатка тоже есть.

— Что это Каддафи хмурится? — спросил меня Брежнев, когда мы сели за столик.

— Вы переводчика вашего хорошо знаете? — задал встречный вопрос я.

Иваннинков встрепенулся, но Брежнев не обратил на него внимания.

— Переводчика? Нет, мой переводчик, Лунев, заболел. Сердце прихватило. А этот на подмене. А что, плохо переводит?

— Леонид Ильич, передайте, пожалуйста, салфетку, — попросил я Брежнева.

Брежнев передал.

— Вот видите? А ваш переводчик перевел бы «Подай салфетку!» Чувствуете разницу?

— Это неправда, что ты понимаешь! — начал волноваться горячий кавказский парень, но Брежнев оборвал его жестко:

— Молчать!

Иваннинков тут же замолчал.

— То есть…

— То есть в его переводе вы — это сержант, а Каддафи — новобранец. Диалог начальника и подчиненного. А восток дело тонкое, тут важны нюансы. Вот и обижается Муаммар. Любой бы обиделся.

— А ты мог бы переводить?

— Я не профессиональный переводчик. Но хамить точно не буду, — ответил я.

— Тогда давай, вперед. А с тобой мы потом разберемся, — бросил Брежнев Иваннинкову.

Мы вернулись в зал, минуту спустя вернулся и Каддафи.

— Ты вот что, Миша. Скажи ему, что переводчик не оправдал возложенных на него обязанностей, и получит то, что заслужил. Извинись за меня, мол, и на старуху бывает проруха.

Дальше переговоры шли коряво, переводчик я еще тот, но под конец все остались довольны. Ну, я так думаю. Речь шла о расширении работ по строительству систем орошения, и Брежнев согласился, что дело это нужное и первоочередной важности. Мы-де готовы. А под конец встречи, когда Каддафи намекнул о желании Ливии заполучить современный исследовательский ядерный центр, Брежнев ответил, что для настоящей дружбы препятствий нет. Каюсь, я добавил от себя «если на то будет воля Аллаха».

И всё завершилось взаимными объятиями. В новостях скажут, что «встреча протекала в теплой и дружественной обстановке».

— Ты вот что, Миша… О переводчике никому не говори ничего, а спросят, отвечай, что тот заболел. Может, съел не то, или солнцем голову напекло.

— Просто заболел, Леонид Ильич. Без уточнений. Врачебная тайна и всё такое.

— Да, так будет лучше.

И он пошел отдыхать.

И я пошел отдыхать. Устал. Больше чем от сеанса шахматной игры на тридцати досках.

Могли бы и на английском вести переговоры, наш проверенный переводчик Суходрев ас из асов. Но — дипломатия. Каддафи демонстративно отказывается от языка империалистов. И это правильно.

Но дальше, по мелким вопросам — английский, так что могу быть свободен.

Отчего Иваннинков так переводил? Считает, что тем самым поднимает престиж Советского Союза? Так учили? Или особые цели?

Падение компетенции? Был или есть у этого Иваннинкова папа, заслуженный человек, большой человек, со связями. Вот и устроил на это место своего сына. Тенденция ведь очевидна — всё чаще и чаще на ключевых постах люди оказываются только потому, что они чьи-то дети. Далеко-то ходить не нужно, если двадцать лет назад главный врач нашей больницы был человечище, громада, великолепный хирург, большой ученый и прекрасный организатор, всю войну проведший в госпиталях, спасший тысячи жизней, потом создавший в тяжелое время передовую больницу, то сегодня главный врач человек вполне заурядный, сын генерала, в институте вступивший в партию, женившийся на племяннице нашего ректора, после института сразу пошедший по административной части и больных видевший только во время приемного дня, каждый второй четверг месяца с четырнадцати до семнадцати по предварительной записи. Набирающий в заведующие тоже сыновей и дочерей непростых лиц. А что будет дальше? Через двадцать лет и он покажется образцом, всё таки врач, а будут, может, вовсе дельцы от медицины?

Ну, и что? Я-то сам многим ли лучше? Да, мне достались гены творчества. Сочиняю музыку, немного пою. В шахматы вот играю, это, возможно, дедушкин талант, воплотившийся не в живопись, а в умение рассчитывать комбинации. А тому главврачу достались гены административные, вот он и мастерится. Времена, когда главный врач стоит у операционного стола, уходят.

Вдруг и Иваннинков так же попал на должность? Строгий отбор? По анкете. Ну, и язык-то знает, а уж почему переводил спесиво и надменно…

Не мое дело. Разбираться, услужливый ли он дурак, или враг, есть кому и без меня. Брежнев только с виду добряк, а по сути очень жесткий человек. К врагам. Иные главами государств не становятся.

Вот хорошо бы сейчас рубаху переменить, а не могу. Нет у меня сменных рубах.

Опять же Автандил Вахтангович… Взъелся на меня. Не понравился ему я. Ну, пусть. Бывает нелюбовь с первого взгляда. Но сейчас-то видит, что я не с грядки взят, что с Брежневым у меня неплохой контакт. Что, если на обратном пути за тем же чаепитием возьму и наябедничаю Леониду Ильичу, что из-за некомпетентности Автандила Вахтанговича я всю поездку не имел возможности переменить рубаху? И что, если Леонид Ильич переведёт Автандила Вахтанговича из государственных служащих в служащие обыкновенные? На сто двадцать в месяц, без пайков, без лечебных, без спецполиклиники, спецбольницы и спецсанатория, без персональной пенсии? Да ещё в Петропавловск-Камчатский? Нет, вряд ли, но вдруг? Даже один процент риска неприемлем, когда выгоды вообще никакой. Положим, пропадут у Чижика четыре шелковые рубахи, чесучовый костюм, три галстука, итальянские туфли, фасонное нижнее белье, опять же итальянское, носки и прочая галантерея. Мне неприятно, но ему какая в том радость?

Думай, голова, думай. В шахматах нет мелочей, в жизни и подавно.

Глава 19

17 ноября 1977 года, четверг

Они бежали, в них стреляли

Во всех прежних поездках я был главным действующим лицом. Чижику нужно то, Чижику нужно сё, тихо, Чижик думать будет!

А в этой я непоймикто. Японское слово, обозначающее слугу низшей степени, «непоймикто», обычно подростка, взятого из родной деревни самурая в порядке милости. Постоянных обязанностей нет, да и быть не может, зато временных — не успеваешь дух перевести.