Долины и взгорья

Нет, я бы мог организовать приезд Лисы и Пантеры, но Ми и Фа много важнее, нежели этот матч. Незачем малышкам пока ездить в северные страны.

Но я работаю на перспективу. На будущее.

Завершив трапезу, мы вышли в холл. Да, вшестером. Едем в посольство. На автобусе, не баре. То есть сначала немножко пешком, потом на автобусе, а потом опять пешком, улица Гёрвельгатен, дом на холме.

До этого туда пару раз ходил Миколчук, по делам, а сегодня — вся дружная командав полном составе. Встреча с нашими, советскими людьми придаст оптимизма, сил, энергии. Несомненно.

Дошли. Здание современное, стекло и бетон, это вам не обветшавшие дворцы и замки. Социализм, двадцатый век, устремленный в двадцать первый!

Нас проверили, мы ли это, поговорили по телефону — и впустили. Строго, да. Возможны провокации, нас предупреждали. Швеция небольшой, но весьма опасный капиталистический хищник. Вроде росомахи. И с давних времен в ней есть противники нашей страны. Так нас перед поездкой наставляли.

Встретил нас атташе по культуре и спорту, сказал, что Михаил Данилович скоро освободится, и тогда можно будет начать встречу, а пока не хотим ли мы чаю, кофе или чего-нибудь ещё.

Я для пробы попросил боржома, и надо же — есть боржом!

Ждать пришлось недолго, и вскоре нас пригласили в конференц-зал, небольшой, но родной, с портретами Брежнева и Андропова и большим бронзовым бюстом Ленина. Или гипсовым, но раскрашенным под бронзу, экономика должна быть экономной!

Вошел Яковлев, и все встали. А мы уже стояли.

Михаил Данилович поприветствовал нас, сказал, что перед нами стоит ответственная задача — продемонстрировать преимущества социализма.

В ответном слове товарищ Миколчук заверил, что продемонстрируем. Непременно продемонстрируем. Иначе и быть не может.

Потом попросили выступить меня.

Я говорил не борзо, не горячо, не ярко. Образ «утомленный гроссмейстер». Сказал, что буду биться до последнего, а вот до чего до последнего — не сказал, чем вызвал у Миколчука тревогу, у посла легкое недоумение, а у зала — интерес. Они-то ждали взвейся да развейся, а тут…

Стали задавать вопросы.

Как дела у Фишера? У Фишера дела хороши. Он обратился к американским толстосумам с предложением организовать турнир наподобие Турнира Мира, с большим призовым фондом. Толстосумы крякнули, но пустили шапку по кругу, и осенью, вероятно, в октябре, этот турнир состоится в Лас-Вегасе. Участвовать будут те, кого лично пригласит Фишер, десять — двенадцать шахматистов. Приглашения посланы Карпову, Корчному, Петросяну, Спасскому и другим сильнейшим шахматистам планеты

Буду ли участвовать я?

Фишер в телефонном разговоре сказал, что он меня приглашает, но официальную бумагу я ещё не получил.

Вы говорите с ним по телефону?

Время от времени.

Когда программа Ботвинника победит чемпиона мира?

В этом году точно нет. А там посмотрим.

Кто сильнейший шахматист планеты?

Сегодня это Фишер и Карпов.

А вы?

А я карабкаюсь по каменистым тропам к вершинам.

И на этом я закончил: через три часа мне встречаться с Ларсеном. За доской.

Мне пожелали победы, мероприятие завершилось, а посол попросил нас зайти к нему в кабинет. Ну как попросил: посол олицетворяет собой нашу страну, и его просьба подлежит обязательному исполнению.

В кабинете нас ждал чай с воронежскими конфетами, черносливом в шоколаде.

— Шоколад полезен при умственных нагрузках, — заверил посол, — вы кушайте, кушайте.

Все робко взяли по конфетке, а я съел три, чем заслужил отеческую улыбку Яковлева.

— Могу ли я чем-нибудь помочь? — спросил он на прощание.

— Видите ли… — я покосился на Миколчука.

— Все могут идти, а вы, Чижик, останьтесь, — с улыбкой процитировал посол.

Все и ушли.

— Так что вы хотите мне сказать?

— Я… Знаете, если играет оркестр, я чётко слышу — вот тот тромбон сфальшивил.

— Что-то не так?

— Именно, Михаил Данилович. Тут не оркестр, и кто фальшивит — сказать не могу. Но чувствую… диссонанс.

— Кого-то нужно убрать? В смысле — отозвать в Союз?

— Всех! — откровенно ответил я. — В шахматах количество в качество не переходит, в шахматах наоборот, у семи нянек дитё без глазу. Трое помощников — в самый раз, только это должны быть люди, во-первых, которых знаю я, во-вторых, которые знают меня. И потом… в команде должно быть единоначалие, и в моей команде командиром должен быть я.

— Товарищ Миколчук руководит шахматной федерацией…

— И пусть руководит — федерацией в целом. Но не мной и не моей командой. Верховный Главнокомандующий не учил Покрышкина летать, Зайцева стрелять, а четырех танкистов и собаку — управлять танком. Дело руководителя — поставить задачу и обеспечить силы и средства для её выполнения. А уж снайпер сам знает, какая ему надобна винтовка, с каким прицелом, и кого взять в оруженосцы. А то нацепил чудик чёрные очки, и воображает, будто мне от этого большая польза.

— А пользы нет?

— Ему, вероятно, есть. А мне нет. Напротив, будут говорить, что я побеждаю за счёт создаваемых помех противнику. Будут говорить, что все советские спортсмены побеждают благодаря грязным трюкам. Будут стараться запятнать чистый образ советского спорта. Оно нам нужно?

— Я, конечно, могу позвонить Павлову…

— Боюсь, кроме нервотрепки, ничего не выйдет. Это я так… на будущее…

Мы расстались, на дорожку я взял ещё горсть конфет. Две горсти. Всё, что оставалось в коробке. Действительно, отличные конфеты у посла. В магазине, даже в «Елисеевском» — не то.

Совсем не то.

Миколчук и остальные смотрели на меня с осторожностью, верно, гадали, о чем я говорил с послом. Но я рассеивать надежды, сомнения, или даже опасения не стал. Я тоже могу изображать из себя причастным высших тайн.

И мы поехали в королевский парк, где я гулял перед партией. Вернее, сидел на скамейках. Похожу, посижу. Потом опять похожу и посижу. Ну, а что ещё можно делать в чужой стране, в окружении чужих, в общем-то, людей? Сидел и читал попеременно то немецкую, то шведскую версию «Террористов», но порциями гомеопатическими. Абзац туда, абзац сюда. Десять минут размышляю. Или даже подрёмываю, если солнце вдруг пробивается сквозь тучки, и начинает греть.

Потом вернулись в отельчик, он рядом, в десяти минутах неспешной ходьбы.

Я отдыхаю. Полчаса лежу на кровати. Не сон, не явь. Пограничное состояние. Встаю, одеваюсь, смотрюсь в зеркало. Я, или не я?

Я!

И мы опять вшестером идём в королевский дворец, в котором для игры выделен вполне симпатичный зал.

Лукавит монархия, заигрывает с народом. Вот и во дворце то экскурсии, то выставки, то, вот как сейчас, шахматныйматч. Что не отменяет кастовости капиталистического общества ни на один дюйм.

Но народу всё же приятно — во дворце! И рассказывают друг другу, как в позапрошлую пятницу незнамо какого года тетушка соседа встретили короля, Карла Шестнадцатого Густава, который, как обыкновенный человек, гулял по саду безо всякой охраны.

Может, и гулял.

У нас тоже было время, когда монархи запросто расхаживали по улицам, заглядывали в Летний Сад и делали выговор няньке Пушкина за неправильное воспитание ребёнка. Но сейчас — совсем-совсем другое время. Сейчас у нас власть народа, никаких царей, королей и герцогов в Летнем Саду не увидеть. Ну, разве что кто-нибудь иностранный приедет с официальным или неофициальным визитом, тогда да, пусть гуляет.

Но Пушкина он не встретит.

У входа во дворец нашу процессию фотографировали и со вспышками, и без, но мы на провокации не поддавались, шли себе чинно и с достоинством, как и полагается советским людям. Вреда от вспышек днем никаких, особенно если на них не смотреть. А вот внутри, в помещении, могут слепить, и Фишер правильно делает, что борется с фотографами во время игры. Их и перед игрой не след пускать, но как не пускать, публике нужны фотографии в газетах. А мы играемна публику и ради публики. Без публики цена нам грош, и даже меньше. Ради публики я и одеваюсь как записной франт, и веду себя соответственно, создавая образ Нового Советского Парня — уверенного, свободного человека, не стесняющегося ни своей одежды, ни своих зубов, ни мыслей, ни поступков. И сопровождающая команда мне не мешает, напротив, создаёт необходимый контраст. На её фоне я особенный, мне хочется подражать. Важно, чтобы подражать хотел не только замордованные капиталистическим трудом пролетарии, но и мелкие буржуа, те, кто составляют большинство в современном капиталистическом обществе. Радостями комсомольской стройки, коммунистическими субботниками и месячниками ударных полевых работ на картошке их не проймешь, они такого счастья не поймут. А вот модный костюм, широкая улыбка, свободное общение и, особенно, крупные призовые — это да, это они оценят. Как? При коммунизме так можно? В самом деле? Хотим в коммунизм!