Долины и взгорья

— Он с первого курса заявил, что работать нужно за деньги!

— Работать? Где работать?

— В колхозе. На сельхозработах, — поправился Саулин.

— Так… А что вы в этом видите неправильного?

— Мы должны прежде всего помогать сельскому хозяйству в битве за урожай, это главное.

— Как этому противоречит оплата за труд?

— Ну… Это не по-комсомольски!

— Значит, вы считаете, что комсомольцы обязаны трудиться бесплатно? Хорошо, — полковник сделал пометку на отдельном листке бумаги.

— Не бесплатно, но…

— Далее, — не стал придираться полковник. — Вы сигнализируете, что Михаил Чижик под видом учебников наводнил институт литературой, отражающей буржуазные взгляды на современную науку.

— Именно. Десятки, нет, сотни злокачественных буржуазных книг!

— На основании чего вы считаете их злокачественными? В какой области науки вы специалист? У вас есть ученая степень?

— Нет, но…

— Здесь у меня заключение профессоров Черноземского Государственного медицинского института, Первого Московского медицинского института и Ленинградской Военно-Медицинской академии. Все заключения свидетельствуют о том, что литература, переданная безвозмездно Чижиком Михаилом Владленовичем, обладает безусловной ценностью и может без ограничений использоваться в учебном процессе.

— Я думал…

— Далее, — перебил Саулина полковник. — Вы обвиняете Михаила Чижика в аморальных поступках, и утверждаете, что он многоженец.

— Ну, почти многоженец, он…

— Проверка показала, что Михаил Чижик не только не многоженец, он вообще не женат.

— Но он живет с Ольгой Стельбовой и Надеждой Бочаровой.

— Вот справка, что у Ольги Стельбовой отдельная квартира. Вот еще справка, что у Надежды Бочаровой отдельная квартира.

— Я не в этом смысле… У них дети от Чижика.

— Это не запрещено законом. Совсем не запрещено! Напротив, государство поощряет рождаемость и принимает меры на поощрение материнства. В общем так, Саулин. Вы пойдите, подумайте, а завтра мы продолжим наш разговор.

Вошел сержант.

— Дежурный, вот тут гражданин выразил желание… горячее желание помочь навести чистоту. Предоставьте ему фронт работ и соответствующий инструмент.

— Так точно, товарищ полковник, — сержант положил руку на плечо Саулина. — Пошли!

— Куда?

Сержант ответил только в коридоре

— Тебе ж в сортир, поди, нужно? Вижу по лицу, нужно!

Сержант угадал, Саулин крепился из последних сил: сначала долго ждал у кабинета, потом волновался…

— Вот сортир. Ведро, веник, тряпка и швабра — вон там. Приду через два часа. Чтобы все блестело, понял, засранец?

— Это вы мне? — Саулин не верил услышанному.

— Тебе, вонючка, кому же ещё, тут больше никого нет.

И дежурный ушел.

Вечерело.

Ну, ладно. Он им покажет. Он пожалуется… — Саулин мыл сортир и думал, кому он пожалуется.

А, в самом деле, кому? Лишь бы поскорее отпустили домой, там он сообразит.

Через два часа вернулся дежурный.

— Ну, сойдет для интеллигента. Бери инструмент, пойдем дальше.

— Дальше?

— У нас тут пять этажей, так? На каждом этаже по два сортира. Всего, получается, десять. Один ты убрал, осталось девять. Ничего, приноровишься, к утру управишься, — и, сжалившись, добавил:

— В другой раз думай, на кого телегу катишь, вонючка.

Назавтра, ближе к полудню, его отвели к полковнику.

— Ну как, гражданин Саулин, подумали? Своим клеветническим письмом вы заставили десятки людей оторваться от важных и нужных стране дел, пытались опорочить доброе имя комсомольцев Михаила Чижика, Ольги Стельбовой и Надежды Бочаровой, не говоря уже о целом медицинском институте, в котором, по вашему заявлению, никто в упор не видит враждебной деятельности.

— Я не думал…

— Это в пять лет можно не думать. В десять простительно. А вам… Тут либо вина целиком ваша, либо вас, неопытного, кто-то подтолкнул на путь клеветы, тогда вы можете рассчитывать на снисхождение. Если, конечно, будете с нами откровенны.

Саулин был голоден, унижен, небрит, от него плохо пахло, а, главное, он боялся. Действительно, о чем он думал?

— Я… Я всё расскажу, — начал он. — В марте меня вызвал…

Глава 8

14 августа 1977 года, воскресенье

Встречи и расставания

Пианино от Зайлера — инструмент достойный. И это одна из причин, по которой я согласился остаться в этом довольно-таки средненьком отельчике. Была поначалу идея — переселиться в отель-люкс, на свой кошт, но, увидев пианино, я тут же передумал.

Пианино стояло в ресторанчике отеля. В лучшие времена в нём, в ресторанчике, играли музыканты, развлекая публику, но сейчас мир капитала переживает очередной кризис, и на них, на музыкантах, экономят. Да и порции, говорят, сейчас не те, что прежде. Прежде шницель не помещался на обычной тарелке, подавали на особой, шницельной. А ныне запросто умещаются. Сейчас даже на блюдце можно подавать.

Это не я, это Геллер рассказал. Он играл в Швеции на межзональном турнире ещё до моего рождения, в пятьдесят втором году. И отбор в претенденты прошел, да.

— Это не шницели уменьшились, это вы, Ефим Петрович, выросли, — сказал я в утешение. Но Геллер не утешился.

По мне же порции были вполне достаточны, к тому же я предпочитал рыбные блюда, особенно в игровые дни.

А играл я на пианино, полчаса до завтрака и час до ужина. По расписанию. Психологическая разгрузка. До завтрака — настраивался на партию, а до ужина — сжигал нерастраченный адреналин. Организм ведь как реагирует на шахматную игру? Организм реагирует на шахматную игру, как на опасность: выбросом адреналина. Для многих адреналин сродни наркотику, ради адреналина Пушкин брался за карты и задирал встречных и поперечных, Чкалов летал под мостами на Москва-реке, а люди попроще в приятельском кругу рассказывали политические анекдоты.

Опасности уже нет, а адреналин ещё есть. Чувства обострены, сердце колотится, ум требует занятий. И я, чтобы остыть от борьбы за доской, подсаживаюсь к «Зайлеру» и начинаю играть. Сначала что-нибудь быстрое и бодрое. Буги-вуги, блуграсс или что-то в этом роде. Адреналин утилизируется, пульс урежается. Перехожу к moderato, «The Sounds of Silence» и далее. Ну, а под занавес шестиминутное Adagio из «Пустыни».

И я спокоен.

Можно ужинать.

Но сейчас мы завтракаем. Я — сама скромность. Кусочек печёной форели, маленький тост со сливочным маслом, опять же маленький, стограммовый стакан виноградного сока. Белки, жиры, глюкоза.

Ем не торопясь, как учили: сколь скудной не была бы трапеза, она должна длиться сорок пять минут! Есть второпях — деньги на ветер.

Ем и думаю о приятном.

— Смотрите, здесь о нас! — сказал Антон, показывая газету, «Svenska Dagbladet».

О нас была карикатура: Принц Гамлет шествует впереди, по пятам идут Гильденстерн и Розенкранц, далее — Горацио, и замыкают шествие Полоний и Фортинбрас.

В Гамлете можно было узнать меня, Гильденстерн и Розенкранц — Антон и Нордибек, Горацио — Геллер, Фортинбрас в чёрных очках, должно быть, Фролов, а Полоний нес перед собою коврик, так что видны были только ножки. Подпись гласила: «Советские люди меньше, чем вшестером, по Стокгольму не ходят».

— Забавно, — бесцветно заметил Миколчук.

— Не читайте по утрам шведских газет, — посоветовал Геллер.

— Так других тут нет, — стал оправдываться Антон.

— Вот никаких и не читайте, — отрезал Миколчук.

Он нервничает. Позади пять партий, и все сыграны вничью. Помимо карикатурки, в газете обзор спортивногожурналиста, мастера Хильдебрандта. Тот пишет, что происходит небывалое: никогда прежде у Чижика не было такой беспобедной серии.

Ужас какой-то, да. Вдруг Чижик проиграет? А он (то есть я) уже намекаю, что ведь всякое может случиться. Устал-де я. Нет со мною верных подруг. А есть разнообразные не те. И посматриваю искоса на шахматистов в штатском. С кого спросят? С Миколчука спросят.