Долины и взгорья

Геллер? Ефим Петрович — человек советской закалки, патриот, примерный семьянин, в кругу шахматистов пользуется авторитетом и уважением, неоднократно выезжал за пределы страны для участия в международных соревнованиях. Материально-бытовые условия хорошие — это я из характеристики на выезд прочитал, добрые люди дали. Дом в Переделкино, «Волга», жена, сын — зачем ему бежать?

У Корчного тоже — жена, сын, «Волга», квартира в Ленинграде, а ведь стал невозвращенцем.

Хотя с Корчным другое. Когда Корчной победил на чемпионате ФРГ в Бад-Лаутенберге, руководитель нашей делегации в неформальной обстановке предложил Корчному отдать ему, руководителю, три тысячи марок. На карман. А не то он, руководитель, напишет такую характеристику, что никуда из страны Корчного больше не выпустят.

Виктор Львович подумал-подумал, и подался в невозвращенцы. Всё-таки прежде подобного руководители себе не позволяли. Намекать — намекали, и сотню-другую да, брали, в качестве благодарности, но чтобы тысячи? Неспроста это! И Корчной решил, что его в любом случае снимут с дистанции, не дадут выехать за границу сразиться с Карповым — а он уверен, что шанс выйти на Карпова у него есть. Потому и остался. Так мне рассказали. Нет, не Геллер. Луи Виктор.

А что с руководителем, спросил я журналиста. Строгий выговор и предупреждение о несоответствии. Не за якобы вымогательство, это ведь не доказано, вдруг и и навет. За то, что Корчной остался на Западе. Факт ведь: остался.

Факт.

Теперь Нордибек Нигматов. Не думаю. Он талантлив, трудолюбив и работоспособен, гроссмейстерские перспективы у него есть — в отличие от Антона, уж прости, истина дороже. Тем более, при поддержке Рашидова. С чего бы ему отдаваться на волю чужих волн? Языков западных не знает, и вообще…

Остаются Фролов и Миколчук.

Они уж точно не моя забота. Нисколечко.

И вообще, это может быть провокацией. Цель — чтобы я тревожился, отвлекался, и тем самым стал хуже играть. Зачем это бабушке? Может, и нет никакой бабушки, а есть хитрая подковерная игра. После новогоднего случая ничему не удивлюсь.

Вывод?

Простой.

Миколчуку я ничего о предупреждении не сказал, и говорить не собираюсь.

Все свои домыслы, размышления и тревоги упакую в ящик, прочный, надёжный, упакую и отошлю на личный почтамт «до востребования». Пусть там и лежит.

У меня есть дела поважнее. Купить сидячие колясочки для Ми и Фа, например. Наши, советские, тоже неплохи, но заграничные и легче, и могут складываться, почти как зонтики. Сложил, сунул в багажник — и поехал хоть даже на «троечке». Трое взрослых и пара малышей. В тесноте, но сойдёт.

И мы пошли в магазин детских принадлежностей.

Стокгольм гораздо меньше Москвы, и лишь немногим больше Чернозёмска. Публичный, то бишь общественный транспорт есть, но с непривычки в маршрутах разобраться трудно. Проще всего взять такси, но вшестером в такси не влезешь. Значит, брать две машины. Дорого. Бюджет не потянет. Бюджет потянет пешие прогулки.

И мы пошли пешком.

Воздух сырой, осенний, хотя август только начался, и потому идти приятно — согревает. Первые пять кварталов приятно.

Потом немного утомляет. Отряд октябрят шагает в ногу, отряд октябрят осилит дорогу…

В детском магазине тоже слегка испугались, когда мы вшестером зашли внутрь. Но потом, видя, что не кусаемся, любезно показали ассортимент колясок.

Хорошие коляски. Купил. Пообещали доставить в отель к вечеру. А мне раньше и не нужно.

— Куда теперь? — спросил Миколчук.

— Ваши предложения? Картинная галерея? Опера? Ресторан? Или что-то другое? — ответил я.

Наступило неловкое молчание.

Действительно, куда?

Казалось бы — столичный город, заграница, глаза должны разбегаться, но…

Но Миколчук твердо сказал: культурная программа не предусмотрена. Хотите в театр? За свои. В музей — за свои. В ресторан — за свои.

Нет, суточных достаточно — и в недорогой ресторан, и в музей, но тогда не останется денег на одежду, обувь и радиотовары. Мы здесь пробудем более месяца, и если потуже затянуть всё, что затягивается, можно привести на родину знатную добычу. Обед съел — и нет его, про оперу и говорить не приходится, а вот магнитола — то вещь! Или куртка замшевая. Хотелось бы и того, и другого, и даже третьего, но мы материалисты, и понимаем, что не можем ждать милостей от природы. Я говорю мы, подразумеваю они. У меня лично денег довольно. Вот, книги купил, коляску….

Но магазины — они те же музеи, только бесплатные. Чего только нет в этих магазинах! Бритвенные станки, лезвия, одеколоны, мыло, кремы до и после бритья, да будь в кармане хоть тысяча крон, и то всего не купить!

— Тут неподалеку есть автосалон, — сказал Нордибек. — Можно посмотреть.

И в самом деле, отчего б и не посмотреть? Мужское дело — посмотреть на автомобили.

Салон не то, чтобы неподалеку, но — дошли.

Продавцы присмотрелись — и распознали во мне серьезного покупателя. Нюх у них. Интуиция. Или тоже узнали?

Мне приглянулась «Вольво — 245», универсал. В Москве у меня автомобиля нет? Нет. Нужно брать «Вольво»! Барон Шифферс очень хвалил, и вместительная, и надежная, и смотрится хорошо. Семейная. На миллион километров!

А Нордибек присматривался к купе, «Вольво — 242». Всерьез присматривался.

— Брать будешь? — спросил шутя Антон. Он переводил на немецкий вопросы Нордибека к продавцу.

— Да, буду. Дядя дал денег, на день рождения. Купи, говорит, хорошую машину, Нори.

Немая сцена.

Интермедия

Лето 1977 года

За чистоту и порядок

— Ждите здесь, — сказал сопровождающий. И ушёл.

Саулин остался ждать.

Пять минут, десять… Он вновь и вновь проигрывал, как ему себя вести. Сдержанно и с достоинством, как должно истинному патриоту. Без подобострастия, но с готовностью служить.

Спустя полчаса он стал думать о том, почему в коридорах нет стульев. Куда как удобнее было бы ждать сидя, нежели на ногах. Или это специально, чтобы прониклись? Вот в церкви тоже стоять нужно, он как-то был в церкви, на пасху, когда отлавливали студентов. Потом пришла команда «прекратить». То есть продолжать отлавливать можно и нужно, но не в самой церкви, а на подступах. Так вот, в церкви стоят все, как миленькие. Чтобы место знали, не заносились. А места-то и нет никакого. У западников другое. У них в церкви — как в аудиториях. Скамейки как парты, чтобы и сидеть, и молитвенник положить. Или тетрадь, записывать проповедь. Саулин и в лютеранской церкви был, в Таллине, куда ездил когда-то на экскурсию, с комсомольским активом. Из интереса только зашел, конечно. С познавательной целью.

Через полтора часа его позвали в кабинет.

— Саулин, по заявлению на Чижика, — сказал лейтенант сидящему за столом штатскому.

— Саулин, Саулин… Да. Можете идти. Передайте дежурному, пусть приготовит… ну, как обычно.

— Так точно, товарищ полковник!

Полковник — это хорошо, подумал Саулин, полковник — это серьезно. Значит, не зря писал.

Полковник махнул рукой, показывая на стул.

Он сел.

— Ваше письмо передали нам для рассмотрения и ответа по существу, — полковник открыл папку, лежавшую на столе и достал несколько листков. — Прежде всего я должен спросить: что побудило вас обратиться непосредственно в Центральный Комитет?

— Как гражданин, я считаю своей обязанностью бороться за чистоту во всех её проявлениях, — сказал Саулин заготовленную фразу. — В нашем обществе не должно быть места грязи и мусору.

— Похвально — полковник надел очки, стал просматривать бумаги. — Чистота — это хорошо.

— За чистоту и порядок. И в мыслях, и в поступках, — добавил Саулин.

Полковник перебирал листки.

— Начнем по порядку. Вы, гражданин Саулин, сигнализируете, что студент Черноземского государственного института имени Николая Ниловича Бурденко, Михаил Чижик открыто пропагандирует буржуазные принципы труда. В чем это выражается, уточните.