Нахимов

Обстановка была такая непринужденная, что некоторые гардемарины и вовсе забыли об этикете. Когда во дворце королева предложила Степану Лихонину варенье, тот, вместо того чтобы взять у нее тарелку, вооружился ложкой и стал как ни в чем не бывало есть варенье и беседовать с королевой, державшей перед ним тарелку. Хохот вокруг, а он и не замечает, знай уплетает. Что тут скажешь: в 15 лет люди вроде бы уже и взрослые, а привычки у них всё еще детские.

С Владимиром Далем оплошность случилась на балу. Каждому гардемарину определили даму, чтобы с ней танцевать и после вести к столу. Как и Нахимов, Даль не относился к числу любителей танцевать. Кое-как отговорился, уединился в саду и… уснул. Там и нашли его после бала. Он очень удивился, когда его разбудили, и рассказывал потом, что видел во сне прекрасный водопад.

Отличились и Федор Колычев с Иваном Бутеневым: не вняли советам князя соизмерять количество предлагаемых напитков со своими силами и, опьянев, уснули в беседке. Директор датского Морского корпуса посмеялся над незадачливыми русскими. Тогда все решили спасти честь русского гардемаринского мундира – правда, весьма своеобразно: на следующий день в отместку напоили датских гардемаринов и живописно расположили их по разным беседкам, предложив директору полюбоваться на своих подопечных.

– Опять кто-то из ваших нализался? – улыбаясь, спросил адмирал.

– А вы зайдите в беседку да посмотрите.

Адмирал потом долго хохотал и рассказывал об «изобретательности русских плутишек».

Принимали датчан у себя на бриге, угощали чаем и «чем могли» (так записали в журналах).

Словом, визит удался. Шесть дней простояли в Копенгагене, дожидаясь попутного ветра, 1 сентября, так и не дождавшись, подняли паруса и при тихом ветре оставили гостеприимную датскую столицу. Выйдя в море и лавируя, миновали острова Борнхольм и Готланд и, наконец, поймав свежий ветер, взяли курс на Дагерорт. 7 сентября прошли остров Нарген и встали на ревельском рейде36. Будущим командирам предстояло не раз ходить этим маршрутом, а потому заучивали румбы, сличали местность с картой, обучались лавированию в море. Пополнив запасы провизии и воды и осмотрев Ревель, поспешили в родной Кронштадт, а оттуда – в Петербург.

Чудесное плавание завершилось, приключения, балы и обеды закончились. Предстояло готовиться к экзаменам на первый офицерский чин.

Экзамены

К экзаменам готовились основательно, повторяли всё, изученное за три года. Проходили испытания в январе – феврале. Собственно, это был не один, а целая череда экзаменов. «Надлежало пройти через несколько комиссий: свою, домашнюю, флотскую, артиллерийскую, астрономическую, духовную и главную» 37, – каждую со своими экзаменаторами.

«Домашняя» комиссия была самой строгой – состояла из корпусных офицеров, но не учителей, если же кто-то из офицеров был и преподавателем, то своих учеников он не экзаменовал; председательствовал помощник директора. Спрашивали по всем предметам, долго и придирчиво. Кто прошел первую комиссию – шел на вторую, флотскую. Там экзаменовали назначенные министром поименно адмиралы, капитаны и кораблестроители. В третью назначались артиллеристы из морского и сухопутного ведомств, в четвертую – астрономы из Академии наук и обсерватории, в пятую – члены Синода и преподаватели Закона Божьего. Наконец, на последнем испытании присутствовали министры и высшие сановники, допускалась и публика.

Баллы для оценивания успеваемости тогда еще не употреблялись, приняты были оценки: «отлично хорошо», «весьма и очень хорошо», «хорошо», «довольно хорошо», «посредственно». «При этом, – отмечает Д. Завалишин, – получивший отметку “посредственно” выпускался так же в мичманы, как и те, кто получал отметку “отлично”, только, разумеется, ставился ниже в выпускном списке, в каком порядке считалось и старшинство при производстве»38.

Каковы же были оценки гардемарина Павла Нахимова? – «Очень хорошо»: Закон Божий, алгебра, высшие вычисления, механика, теория морского искусства, опытная физика, корабельная архитектура, артиллерия, фортификация, русская грамматика. «Весьма хорошо»: арифметика, геометрия, тригонометрия, геодезия, навигация, астрономия, история и география. Практику и эволюции освоил на «хорошо», по-французски «говорит, переводит и сочиняет хорошо».

Ни одной «довольно хорошо» и «посредственно» – только высокие баллы! Общий итог: «…комиссия, рассматривая знания здешних и Черноморского флота гардемарин, составила общий список старшинства по степени ответов их в знании наук, а именно, из первых и лучших… 1-м Платона Станицкого, 2-м Захара Дудинского, 3-м Михайлу Рейнеке, 4-м Василия Соколова, 5-м Андрея Чигиря, 6-м Павла Нахимова»39. Шестой из 109 экзаменованных!

Девятого февраля вышел приказ министра о присвоении выпускникам – и среди них Нахимову – первого офицерского звания мичмана. Конечно, поздравляли друг друга, отмечали, веселились. Особенно радостно было, что оба приятеля, Рейнеке и Нахимов, оказались в списке лучших: один на третьем месте, второй – на шестом.

Однако радость новоиспеченного мичмана была вскоре омрачена. «12 февраля 1818 г. сельца Городка г-на майора Степана Михайловича Нахимова жена Федосья Ивановна умре скоропостижно без покаяния». Успел ли Павел вместе с братом Иваном добраться из столицы до родного Городка, чтобы проводить матушку в последний путь, неизвестно.

Отпевал новопреставленную всё тот же священник Георгий Овсянников в церкви Спаса Нерукотворного, где он крестил ее 11 детей. Похоронили ее в фамильном склепе, рядом с умершими в малолетстве детьми.

Вот так самое радостное и самое печальное события в юности Павла Нахимова соединились. Ему еще не раз предстоит испытать радость побед, омраченную горечью утрат. Но та потеря была самой ощутимой.

Юный мичман Павел Нахимов был назначен во 2-й флотский экипаж и 1818–1819 годы провел в столице – как написано в послужном списке, «при береге»40. В 1820 году его назначили на тендер[10] «Янус» под команду лейтенанта Александра Дмитриевича Ахлёстышева. Отзывы о Нахимове были самые положительные: «поведения благородного, в должности усерден». Назвать интересной службу в Кронштадте было нельзя – всё те же стояние на рейде да плавание до Красной Горки и обратно с мая по октябрь. У Нахимова сохранились прекрасные отношения не только с Ахлёстышевым, но и его семьей. В письме брату он передавал приветы и слал поклоны лейтенанту, его супруге и детям.

В 1821 году Нахимова перевели в Архангельск, в 23-й флотский экипаж. В Архангельск получили назначение и его друзья Михаил Рейнеке и Михаил Бестужев. Вот радость! «Время быстро летело в дружеских беседах с ним, – вспоминал Бестужев о Нахимове, – в занятиях по службе и приятных развлечениях, какими был так обилен в то время город Архангельск… Я живо помню бал в клубе и потом ужин. Там мы танцевали и пировали с ним в последний раз»41. Для троих друзей время, проведенное на берегах Двины, было порой счастливой и безмятежной юности, короткой, как северное лето, но запомнившейся на всю жизнь.

Вскоре Павел ушел в трехлетнее кругосветное плавание на фрегате[11] «Крейсер», Рейнеке отправился на Белое море, Михаил Бестужев в Кронштадт, а затем на Сенатскую площадь, в Петропавловскую крепость и в Сибирь.

Павел Нахимов и Михаил Рейнеке перед длительной разлукой увиделись еще раз – в Копенгагене, куда зашли корабли кругосветной экспедиции. Встреча была короткой, и при расставании у Нахимова, к его огорчению, слов не нашлось, за что и корил себя в письме другу: «Ах! Как живо помню, когда последний раз в Копенгагене простился с тобой, я был нем, чтоб сказать то, что чувствовал, да и теперь тоже»42. Они с Михаилом часто говорили о словах и чувствах, и оба пришли к убеждению: кто сильно чувствует, тот не теряет слов. И вот, пожалуйста, – чувства-то есть, да слов не нашлось. Но Михаил уже хорошо изучил своего друга, знал его сдержанность и нелюбовь к пустым словесам. Да и к чему слова, когда и так всё ясно?

10

Тендер – одномачтовый парусный корабль, использовался для посыльной и дозорной службы.

11

Фрегат – трехмачтовый парусный корабль с вооружением до шестидесяти пушек.