Страница 18 из 31
— Тийт, выйди за дверь!
Девчонки в заднем ряду приготовились захихикать.
— Не выйду, — процедил Тийт сквозь зубы и сделал театральный жест.
— Тогда помолчи, — бросила Карин и собралась продолжать.
— О, наша самая красивая девушка сегодня так сердита… — подмигнул Харри ребятам. Карин опустила глаза, чтобы скрыть улыбку. Она жалела, что не умеет быть солидной и холодной.
— Ну ладно, давайте быстрее! — закричала Ирма, лучшая в классе спортсменка. — Мне к четырем на тренировку.
— Для тебя личные интересы дороже интересов всего класса?
— Вот трепло, — прошептала Лийви, а затем закричала: — Откуда у тебя вдруг эти классные интересы вылезли? Приказ директора? Осталось четыре месяца — и вдруг появляются какие-то классные интересы?
Класс зашумел.
— Конечно, мы должны что-то сделать!
— А, бросьте!
— Теперь у вас горячка!
— Ты ничего не понимаешь…
— Понимаю!
— Нет!
— Да!
— Прекратите уже.
— Уходи, если не нравится!
Карин старалась всех перекричать:
— Ну послушайте же! Тише… Дайте мне сказать! Ведь вы сами понимаете, что нельзя так.
— Ясно, о чем и говорить! — воскликнул Харри.
— Ну да! Нет коллектива, и не надо! Но так же нельзя расходиться! Что вы за люди?
— А себя ты забыла?
— Ну, ладно! Что мы за люди? Какая школе память от нас? Как свора собак, честное слово!
Класс опять закричал. Анне подняла руку. Карин это заметила.
— Тише! Пусть скажет Анне!
— Я не собираюсь держать речь. Я только хочу сказать, что Карин права. Что у нас за класс такой? Честное слово! Иногда встретишь на улице своего одноклассника, смотришь и думаешь, как будто где-то его видела… и это все. Нельзя так.
Она села.
— А что же ты тогда воображаешь! — закричал кто-то. — Неизвестно, за кого ты себя принимаешь, кем себя считаешь… с такими, как мы, тебе и разговаривать не о чем.
— Что за «мы» и «вы»!
— Что ты предлагаешь? — спросила Урве.
— Что? Вы же не даете мне говорить…
— Ладно, слушайте!
— Мы все вместе должны провести какое-нибудь мероприятие. Как вы считаете? Совершенно серьезное. Я предлагаю устроить литературный суд.
— Суд? Над кем?
Карин задумалась.
— Что-нибудь современное и злободневное… Что было бы… Ну… Например, устроим суд над войной?
— Идет! — закричал Харри.
Тийт играл в скептика до конца.
— Детская игра… Что вы знаете о войне? И какое ваше дело?
— Замолчи! — закричала Карин. — Это дело каждого.
— Делайте, как хотите, — вздохнула Ирма.
— А ты в это время будешь прыгать в высоту, да?
— Ты, Анне, сиди себе за своим роялем.
Класс настроился воинственно.
Карин перешла к делу:
— Эда, а ты как считаешь?
Эда встала и равнодушно произнесла:
— Я никак не считаю.
— Что?
Аарне посмотрел на Эду и тоже удивился. Ее карие глаза были страшно пусты, и казалось, что в любое мгновение в них могут появиться слезы.
— Что ж, ладно…
Эда села и закрыла лицо руками. Она не плакала.
— Андо, а ты чего сидишь? — неожиданно спросила Карин. — Что ты думаешь?
Андо усмехнулся.
— Я ничего не думаю.
— Ничего? Ты в нашем классе учишься?
Андо не ответил, и Карин махнула рукой.
— Хорошо. Это дело мы проведем. Так, что… Ах, да. Сценарий напишет Аарне, найди себе помощника и…
— Я?
— Да, да, ты. Не кривляйся. Собрание окончено.
Все разбежались.
Вечер при свечах
— На самом деле я ничего не знаю о войне.
Аарне сел в кресло. Свеча горела уже четвертый вечер. На потолке дрожали расплывчатые тени.
Индрек сидел напротив. На нем была зеленая рубашка, делавшая его загорелое лицо еще темнее. В комнате было тепло.
— У тебя здесь прямо как в мистерии, — улыбнулся Индрек. — Нечто очень романтичное… Совсем как…
— Т-с-с… Тетя на кухне. Романтика? Нет, пусть уж лучше мистерия. Почему ты не отвечаешь?
— Ты же ничего не спрашиваешь.
— Нет, я спросил. Например, могу ли я говорить о войне? У меня о войне нет никакого понятия.
— Ты об этом литературном суде?
— Да.
— Учти, что никто из нас не знает о ней больше, чем из книг… А их сколько хочешь… Барбюс, Бек, Ремарк — его даже назвать страшно, Хемингуэй, Симонов, Шолохов. Больше не помню сейчас…
— Но ведь личных впечатлений совсем нет! Я только слышал… — Аарне закинул ногу за ногу и опустил голову на спинку кресла. — В ту ночь, когда я родился, вокруг были пожары. Этого я, конечно, не помню, и это чисто для иллюстрации. Мой отец погиб на войне. Я не знаю о нем ничего. Мать об этом никогда не говорит. Только тетя Ида говорит, будто он был в эстонском легионе… Тетя Ида, кажется, любила его больше всех… Я знаю лишь то, что он мой отец, это главное.
Индрек махнул рукой.
— Ерунда!
— Конечно, ерунда… Для меня война всегда останется понятием абстрактным.
Друг покачал головой.
— Знаешь, твой разговор тоже ерунда. Мы ведь играли деревянными ружьями и танками…
— Да. Но мы начинаем забывать. Даже те, кто был на войне, и они… и ничто не поможет, ни фильмы, ни наш вечер. Мы уже не понимаем размеров бедствия, мы уверены, что войны не будет. Слишком уверены.
— Может быть, — ответил Индрек, — но разве из-за этого нужно сидеть в подвалах и дрожать?
Аарне подумал, что все это ужасное умничанье. Зачем об этом говорить? Война? Что же делать? «Бороться», — говорят все. Так говорят газеты. Все. «Внесите свой вклад в дело защиты мира».
— Что это значит: внести свой вклад в дело защиты мира?
— Это? Это значит, что нужно бороться.
— Час от часу не легче!
Индрек уже не улыбался.
— Наше государство борется за нас. Мы только принимаем то, что нам дают, и еще ворчим. В школе я два раза голосовал за мир. Поднимал руку, и все. Что это за борьба, черт возьми!
— У тебя есть лучшее решение? — спросил Аарне.
Индрек закрыл глаза и вытянулся. Затем сел как раньше, пощипывая прорвавшуюся обшивку дивана.
На улице поднялся ветер. Кошмары рассеялись. Аарне подумал, что где-то далеко начинается метель и белые тучи плывут над землей. В лесах шумит ветер и плачет о солнце.
— Войны, во всяком случае, кончились, — сказал, наконец, Индрек. — Технический прогресс достиг такого уровня, что может быть еще только одна война. Коллективное самоубийство, при котором прогресс уничтожит своих создателей.
— И ты уверен, что этого не произойдет?
— Уверен.
— Почему? Как ты можешь быть уверен?
Индрек улыбнулся:
— Я верю совершенно естественно. Ведь я же человек!
Аарне неожиданно ударил кулаком по столу и вскочил.
— Черт побери!
— Что с тобой?
— Этот дом сведет нас с ума. Неужели ты не понимаешь? О чем мы болтаем?
— Который час? — спросил Индрек.
— Полдевятого.
Аарне распахнул одну дверь, затем вторую, третью. Метель ворвалась в коридор. Входная дверь ударилась о стену. На столе дрожали листы бумаги, колебались тени. Индрек посмотрел на Аарне, не понимая, что с ним. Аарне улыбался. Его волосы были растрепанны.
— Что с тобой?
— Давай впустим немного свежего воздуха… Дверь, ведущая из коридора в кухню, открылась, и тетя Ида поспешила закрыть ее. Снег кружился по двору. Дверь вырвалась из рук тети и еще раз ударилась о стену. Дом вздрогнул.
— Метет, — сказал Аарне. — Будет оттепель. Я пойду помогу…
Но вот дверь закрыта, и мокрая растрепанная тетя вошла в комнату.
— Аарне, неужели тебе еще мало того, что ты на меня донес! Теперь ты будешь ломать мой дом! Ты…
Аарне повернулся к ней.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Я спрашиваю, тебе еще мало было доноса?
— Что ты хочешь этим сказать?
— То, что ты слышал.
— Я спрашиваю: что ты хочешь этим сказать?
— Некрасиво и нечестно выдавать тайны дома, — сказала тетя. — Если хочешь знать, то это подло!